На древней земле

Разносчик — теперь я уже прекрасно рассмотрел Роберта — подбежал, поставил заплечный бак с бутылками и баночками рядом и, обмахивая шляпой разгоряченное лицо, стал ждать, пока заказчик не даст деньги. А тот всем своим видом напоминал прижимистого, скупого крестьянина, который если и расстается с деньгами, то чуть ли не целуя каждую монетку. Медленно достал завязанный в узел платок, медленно отсчитал нужную сумму. Одну монетку даже поднял вверх, как бы просвечивая ее в луче заходящего солнца — не фальшивая ли. Разносчика это нервировало, видно было, что он торопится. Он то нахлобучивал свою шляпу на голову, то снова срывал и начинал яростно обмахиваться ею, как веером. По нашим кодовым сигналам это означало: машина не просматривается внутри, непрозрачные стекла. А это было чревато при применении парализатора. Стекло могло быть с отражающим слоем, а если и нет, то могло ощутимо снизить поражающий эффект при стрельбе.

И тут в здании глухо зацокали разрывные пули. Дверь машины неожиданно открылась, из нее выскочил юнец очень внушительного вида и, презрительно гаркнув:

— Пошли вон отсюда, крысы! — сделал шаг вверх по полуразрушенным ступенькам.

Это был последний шаг в его жизни: Армата раскроил его глупый череп увесистым трофейным кинжалом. А секундой раньше Роберт задействовал парализатор, направив его в проем, оставленный еще не закрывшейся дверцей. Машина резко дернулась, потом клюнула носом, судорожно проехала метров десять задним ходом, забрала вправо и с ускорением грохнулась в одиноко стоящую стену. И вроде как замерла. Зато стала раскачиваться стена, зашатавшись как живая. Мы обмерли, наблюдая, куда она рухнет. И она обвалилась — к счастью, в противоположную от машины сторону.

Под этот шум из темнеющего проема, бывшего некогда парадным входом, прямо-таки выкатился последний из моусовцев. Он действительно был опытным бойцом. С одного взгляда оценил обстановку и стал стрелять по Армате и Роберту. Тех спасла только сноровка да чудом уцелевшая до сих пор высокая тумба, стоявшая у подножия лестницы. Они рухнули за нее как подкошенные. А моусовец продолжал стрелять из автомата, кроша в пыль кирпичную тумбу, одновременно отбегая в моем направлении. И при этом левой рукой он умудрялся стрелять из пистолета в портал, откуда только что выскочил. Было очевидно, что его кто-то преследовал, он даже имел явное ранение в ногу и заметно ее тянул. Иногда, оборачиваясь, он приближался к нашей засаде. Я уже мысленно представлял, как мы с Гарри его заломаем, но моусовец, словно что-то почувствовав, вдруг метнулся через улицу к большому пролому в стене. А в приближающихся сумерках у него была неплохая возможность уйти, да и крабер вроде у него имелся. Вдруг успеет кому-нибудь дать сигнал?! Мне ничего больше не оставалось делать, как выстрелить ему прямо в голову из пистолетика, позаимствованного у его уже покойного товарища. Они, наверное, сразу же и встретились на том свете, удивляясь, как быстро судьба их вновь свела вместе.

А нам было не до них, мы бросились к машине. Как она нам была нужна! Роберт уже возился с дверцей, пытаясь ее открыть. Но надо было еще узнать о наших в здании.

— Армата! — скомандовал Гарольд. — Ищи Малыша и Николя. Давай им знать о себе голосом. Потом тащите сюда переводчика!

— Меня уже не ищи! — сказал Малыш, выходя из здания и хлопая по ладони пробегающего мимо Армату.

— Ты еще больше вырос или мне кажется? — обрадованно спросил я, протягивая обе руки для приветствия.

— Не знаю, вырос ли я, но то, что ты вроде как заново родился, меня радует и воодушевляет! — Мы обнялись. Затем он отстранился, разглядывая мое лицо, и с трагизмом в голосе добавил: — Хотя и огорчает тоже!

— Почему?

— Посуди сам: тебе стало легче ориентироваться в жизни, но вокруг сразу выстрелы, кровь, смерть… То ли дело витать в блаженном неведении относительно мерзостности бытия нашего…

— И ты собираешься меня поддевать насчет моего недавнего недомогания? — Зная Малыша, я в этом не сомневался.

— Слышь, ты, Боендаль![1] — не дал нам порадоваться встрече Гарольд. — Открой-ка лучше машину! Еще успеете наболтаться о вашем потустороннем мире! — И хихикнул, радуясь удачному намеку на общность моей болезни и способа мышления Малыша.

— Это он всегда так — обижает маленьких! — пожаловался незлобно Малыш и стал ощупывать своими длинными чуткими пальцами замок двери. — Я уже дождаться не мог, пока ты выздоровеешь. Этот хам совсем раскомандовался — каждый день мне давал внеурочные наряды.

— Он что, серьезно? — Я воззрился на Гарольда.

— Да что ты его слушаешь?! — возмутился тот. — Этот длинный шланг вообще за холодную воду браться не хочет. Где прислонится к стене, там сразу и дрыхнет. Только и ищет, где полегче.

— А почему это я должен искать, где потяжелее? — наивно спросил Малыш, весело мне подмигивая.