На дальних берегах

— Ну, до весны еще далеко, — протянул Мехти. — Это, знаешь, партизанский рейд, неожиданный налет, наскок весны. А потом снова власть перейдет в руки зимы. Весна с ней напрасно пока тягается!

— Ну да, напрасно! — усомнился Вася. — Еще два-три таких наскока — и зимы как не было!

— Тоже верно, — усмехнулся Мехти.

А вокруг и вправду бушевала весна: щедро омытые недавними дождями сосны весело задрали вверх свои темно-зеленые головы. Пробившись сквозь густые ветви, на ржавых, мохнатых стволах прыгали желтые пятнышки — солнечные зайчики. Снег совсем стаял, и на темной мокрой земле изумрудными островками зазеленела молоденькая трава. Тропу пересекал прозрачный и быстрый, неумолчно журчащий ручей. Лес был полон терпкими запахами — свежими и какими-то тревожными…

Мехти и Вася свернули в сторону и вышли на узкую просеку, образовавшуюся после того, как партизаны вырубили здесь для лагерных нужд деревья.

На просеке было людно. Больше ста партизан сидело, лежало или стояло, опершись на ружья, вокруг пня, на котором, съежившись, весь перекосившись, с развязанными руками ждал своей участи Димо Крайнев.

Рядом с ним на расстеленной шинели пристроился ординарец Ферреро с клеенчатой папкой и карандашом в руках.

Сам Ферреро стоял поодаль и разговаривал с Сергеем Николаевичем, накинувшим на плечи войлочную бурку.

Увидя Мехти и Васю, Ферреро жестами показал им, чтобы они сели поближе.

Партизаны расступились, пропуская их вперед. Несколько человек поднялись, чтобы уступить им место возле самого пня, на котором сидел Крайнев.

Заметив движение среди собравшихся, Крайнев поднял голову и исподлобья взглянул на Мехти. Вид у Крайнева был помятый, пришибленный, однако предатель попытался жалостливо улыбнуться Мехти.

Мехти отвернулся, а Вася, строго насупив брови, сжал пальцы и незаметно показал Крайневу кулак.

Вдруг Крайнев встрепенулся — Ферреро вышел на середину полукруга, образованного собравшимися партизанами, и без всякого предисловия сказал:

— Председателем трибунала был у нас Лоренцо. Его, как вы знаете, убили позавчера, во время вылазки в Саге. Пока нового председателя нет, я за него, как командир. Секретарь имеется, так что все в порядке. Может, у кого-нибудь есть другие предложения?

Но все были согласны с командиром.

Солнце поднялось высоко. Сергей Николаевич вышел из-под сосны, которая не давала уже тени, и, откинув полы бурки, сел на грубо сколоченный табурет, стоявший неподалеку от подсудимого. Он с наслаждением подставил лицо теплым солнечным лучам — оно было у него сейчас добрым, мягким, и Крайнев обрадовался, увидев его таким.

Ферреро спрятал в карман трубку и вытер губы и усы фуляровым носовым платком в крупную синюю клетку.

— Дело вам известно, — проговорил он без напряжения, но так громко, что голос его прокатился по всей просеке. — Начальником штаба бригады был у нас фашистский молодчик. А вот это — его прихвостень! Он сам признался, что продался врагу, доставлял тайные сведения вражеским связным в села. Начштаба исчез. Связного захватить тоже не удалось — в Саге стоит немецкий батальон. В руках у нас пока одна эта гадина. Решайте сами, товарищи, что с ним делать.

Ферреро снова вытер платком усы. Разговаривать долго он не любил.

— Я скажу! — раздельно выговорил Дюэз. Прозрачными, словно восковыми, пальцами он поправил на голове берет. — Я скажу… Его надо уничтожить: все равно как — расстрелять или повесить. Таким, как он, мы объявили вендетту. Вендетта не знает пощады, а у нас большая вендетта!

Многие не знали, что такое вендетта, и соседи объяснили им, что это кровная родовая месть; но, говоря о большой вендетте, Дюэз имеет в виду возмездие народа своим врагам. Секретарь быстро строчил карандашом в клеенчатой тетради.

Крайнев сидел с тем же покорным видом. Сергей Николаевич смотрел на солнце. Мехти чертил по земле тупым носком ботинка замысловатые фигуры.

— Кончил, товарищ? Тогда я скажу, — произнес пожилой, бородатый крестьянин-словен. Он передал ружье соседу, вышел на середину полукруга. — Расстрелять недолго. Нажал курок, и нет человека. А надо сперва все-таки разобраться, что это за человек. Я — крестьянский сын; может, я чего не понимаю — где уж мне, я всю жизнь ходил согнутым, только сейчас распрямился да ружье взял в руки. И когда я взял ружье, то встретился с Крайневым. И рассказал он мне о своей жизни: тоже — крестьянский сын; били его, ломали, гнули, а уму-разуму не учили. Вот он, по дурости, и поддался врагу…

— Короче! — недовольно крикнул молодой горбоносый партизан.

— Могу и короче, — с достоинством, неторопливо ответил бородатый крестьянин. — Признался он — значит, половину вины искупил. Теперь надо послать его на самое трудное дело, пусть загладит свою вину в бою.

Крестьянин хотел еще что-то добавить, но увидел, что руку поднял крепыш-болгарин в меховом пальто, и отошел в сторону.