На Быстрянке

Люда хотела уже прийти ему на помощь, сказать Сергею Григорьевичу, что Толя не такой, но вот он сам словно проглотил - даже на сторонний взгляд приметно - что-то очень горькое, поднял глаза и, принужденно улыбнувшись, сказал:

- Хорошо, Сергей Григорьевич, учту.

- И я скажу, Толя, - хорошо. Привыкай, хлопче, с правдой дружить. Ваш брат писатель да журналист...

- Да какой я писатель! - вспыхнул Толя. - Какой я им брат!

Аржанец засмеялся.

- Ну ладно, - сказал он, - ты им еще не брат, ты еще только учишься. Мир? Но начинай ты уже, браток, сразу без патоки. Будь и сегодня добрым разведчиком. Гляди не сверху, не издалека...

Сначала, когда только сели за стол и Аржанец заговорил, Толя смотрел на его руки. Большие, рабочие, как видно, еще с давними мужицкими мозолями. Студент с уважением, даже с гордостью подумал, что эти самые руки были когда-то в панских наручниках, потом сжимали партизанский автомат, листали странички школьных тетрадок и институтских учебников, когда он, учитель, учил и заочно доучивался сам. Толя вспомнил ночь в лесу, огонек в занесенной снегом землянке под высокими шумевшими соснами, первую встречу с Аржанцом и простые, тогда казалось - на диво простые, негероические слова комиссара: "Долби под рельсом и долби... Сегодня заряд, а завтра два..."

Сейчас он думал о той ночи, вообще об Аржанце уже несколько иначе. Даже глядел на него исподлобья.

"Тогда в лесу, - думал он, - мне стало легче даже от твоего присутствия, от слов твоих, от взгляда, от смеха. А теперь ты, неожиданно явившись, взял у меня это горькое "отчего?", как будто только затем, чтоб еще больше колоть им душу. Уже не только не утешаешь меня, а колешь, словно хочешь себя этим облегчить. Ты и тогда не утешал. Однако же и не колол. "Без патоки... Разведчиком..." Спасибо и на том. Только кто ж это напечатает без патоки? Ты?.."

В разговор вмешался дед, который до тех пор, видно от недомогания, молчал.

- Правильно говоришь, Сергей, - сказал он. - Рабочего человека надо поднять высоко, чтоб перед ним всякая дрянь с накрашенной мордой не морщилась, чтоб его уважали, чтоб он знал свое, чтоб он свое имел. Что, мы не можем сделать, чтоб ему было лучше? Заводов вон понастроили всяких, машин, городов, а тут так и руки отсохли. Не фыркай, Люда, - очень уж ты стала деликатная... Только за дело никто не возьмется как след...

Стало помаленьку смеркаться. Дядька Антось почувствовал усталость, он ушел за перегородку.

А они все сидели, разговаривали и, точно по безмолвному уговору, поджидали Максима, то и дело вспоминая его.

- Сергей, - послышалось вдруг из-за стены, - иди, брат, сюда.

Все встревоженно встали.

Старик сидел за перегородкой у столика, оседлав лысину полуобручиком наушников, и слушал радио. Так вот почему дед молчал!

- О налоге говорят. Налог снизили, - шепотом сказал он, точно боясь помешать тому, кого слушал. Снял наушники, отделил один и протянул его Аржанцу.

- Ну, ну... - прошептал тот и присел рядом с дедом на табуретке.

Толя и Люда тихо стояли в тесной спаленке, в сумерках, а слушавшие только дразнили их проявлениями своих чувств.

- А что! - гудел старик. - Вот это так! С сотки бери, а не с деревца, не с улья...

- Тш-ш-ш... - шипел Аржанец, утихомиривая его и только улыбкой выдавая волнение.

Снова долгая пауза.

- А что! - снова не выдержал старик. - Правильно говорит! Лодырей только разводили да финагентов...

- Да тише вы, папа!

На этот раз Аржанец остановил Люду, посмотрел на нее, сказал свое "тш-ш-ш" и даже шутя погрозил девушке пальцем.

Опять пауза, на этот раз еще более тягостная.

- О! - не выдержал Аржанец. - Давно пора. Народ наш это облегчение заслужил.

Последовавшее за этим молчание было еще более долгим и мучительным.

Толя и Люда стояли рядом в темном углу; старик и Аржанец сидели полуотвернувшись от них. Толя осторожненько нашел руку девушки и горячо сжал маленькие пальцы...

Рука ее едва уловимо вздрогнула, а потом ответила таким же едва уловимым пожатием.

Потом Люда опомнилась, отняла руку и вышла в другую комнату.

Там она почти неслышно ходила в кухню и обратно, осторожно бренчала посудой, казалось пряча за этим волнение, а может быть, даже вызывая Толю... Кто знает?

Толя вышел и, осторожно ступая, пошел за нею на кухню.

"Подумают, что напиться", - мелькнула мысль.

Люда ждала его. Хмельной от счастья, он встретил в полутьме ее волнующее тепло, ощутил его и на груди, и на губах, и вокруг шеи...

- Толечка... что ты... не надо... - шептала она между поцелуями. - Ну, иди... Ну, не надо...

А руки жарко обвивали шею, губы тянулись к губам, и глубокие черные глаза были наконец так близко - то у самых глаз его, то под горячими и жадными губами...

Письмо все еще не было прочитано.

Позднее утро.

Солнце, которое сегодня взошло как раз за мельницей, поднялось уже значительно правее и выше и свысока поглядывало на дедову усадьбу и островок. Роса прячется только в тени густой листвы.

Работяги жернова уже грохочут, все так же ласково повторяя имя молодой хозяйки.