Мытари и фарисеи

Сорокин согласно кивнул головой. В кабинете наступила тишина. В стекло под мерное гудение кондиционера беззвучно билась одуревшая муха.

— Ерохин, подождите за дверью!

Вместе с вышедшим Ерохиным за дверь вылетела и муха, чем вызвала груст­ную улыбку у Парамыгина:

— Суждено уцелеть.

— И здесь не до шуточек, Парамыгин, речь идет о чести полка, о чести совет­ской гвардии.

Дубяйко опять куда-то понесло. В Кандагаре он умудрился наломать дров, когда не дал справить свадьбу старшему лейтенанту Горупе и молоденькой мед­сестре из Кабульского госпиталя, доказывая всем и везде, что советские воины посланы руководством страны в Афганистан не для свадебных застолий. Медсе­стру срочно отправили по месту прежней работы, а Горупа сказал, что он этого никогда Дубяйко не простит. Пришлось и ему искать иное место службы.

— А может, детально поговорим о судьбе офицера, с которым мы прошли огонь, и воду, и медные трубы? — предложил я.

— Послушайте, Лунянин, вы со своими медными трубами обождете, а этот офицер должен был сам позаботиться о своей судьбе.

— У него же семья, дети.

— А что, у меня нет семьи, нет детей? У каждого из нас семьи! Вот пусть и объясняет своим, почему мы, его боевые товарищи, так поступили.

— Уже записался в боевые товарищи, — наклонился ко мне Парамыгин, — асфальтовый каток ему товарищ.

— Знаете, я против! Прав Парамыгин, нет у нас доказательств, что он был пьян. Надо провести расследование.

— Вы что, Лунянин, против партии?

— .против скоропалительного решения политотдела.

— Политотдел и партия — это одно целое. Сорокин, ставь на голосование! И учтите, Лунянин, ваша позиция мне непонятна и будет весьма неоднозначно воспринята там.

Где там, Дубяйко разъяснять не стал, взглянул на часы: через десять минут у него истекал срок, установленный политуправлением для доклада генералу Иван­никову.

Я и Парамыгин голосовали против. К общему удивлению, подполковник Семенов оказался среди воздержавшихся. Когда-то на такой же парткомиссии мы спасали его от строгого партийного выговора: он развелся с женой, рас­путной бабенкой. Его Светуня после развода обобрала Семенова до нитки: что могла, распродала, а остальное загрузила в контейнеры и укатила в Ленинград. У Семенова не было детей, и это тогда смягчило его вину за то, что не сберег семью. Он же трясущимися руками тогда благодарил нас с Парамыгиным: «Спасибо, хлопцы, спасибо!» — «Так ведь все равно теперь в вечных замах ходить будешь», — говорили мы, имея в виду, что Семенов уже давно котиро­вался на должность начальника штаба полка и мог бы занять ее. «Пусть в замах, но зато остался в армии».

Теперь же Дубяйко взглянул на Семенова, презрительно хмыкнул:

— Вы же сказали, что коммунисты политотдела поступили правильно, а не голосуете за эту правильность. Что-то у вас жизненные ориентиры скачут-прыга- ют. Или передумаете? Смотрите.

Семенов усердно тер непослушными ватными пальцами зеленое сукно и молчал.

***

— Николай, палатку будем брать или обойдемся и без нее? — жена упаковы­вала в багажник «зубила», так народ прозвал восьмую модель «Жигулей», сумки со снедью, водой, скатерть, запасную одежду, — я бы взяла, так, на крайний слу­чай. Погода, она в горах непредсказуема.

— Исламбеков заверил, что они возьмут, — и я успокоил не в меру разошед­шихся детей, с визгом носившихся вокруг машины в предвкушении субботней поездки на природу. Последние несколько суббот, в нарушение всех наших тради­ций, мы никуда не выезжали. Полк готовился к учениям, которые проводились по плану штаба округа, и Гаврилов весь изнервничался, извелся: «Лунянин, ты уж со своими не подкачай». Моей эскадрилье отводилась на учениях главная роль, и я просиживал в штабе сутками. Если мы отрабатывали свои задачи на «отлично», то Гаврилову подписывали представление на звание полковника. Предыдущий командир еще в Афганистане дослужился до папахи, и там полк на радостях гудел целую неделю. Пухляк говорил, что выпили месячный запас спирта. «Да он приукрашивает, чтобы списать побольше», — возражали офицеры, хотя весомых аргументов против Пухляка у них не находилось. Здесь никто на какое-то пирше­ство не рассчитывал, однако нам хотелось, чтобы Гаврилов стал полковником. Это был для него, как заверял сидя у меня на кухне сам Гаврилов, последний шанс. Ветры перемен больше срывали папахи с голов, чем водружали их.

На учениях мы отработали по высшему классу, сказалась афганская подготов­ка. Лысоватый крепыш генерал Плешков, заместитель командующего авиацией округа, долго хлопал Гаврилова по плечу, молодцевато выхаживал перед строем: «Вот это настоящая гвардия! Представление на полковника сегодня же отправим министру обороны!»

Вечером в штабе полка долго не гасли огни. Дольше всего светились окна кабинета Гаврилова. Жена мою радость восприняла весьма сдержанно:

— Ну, ему папаха, а тебе что? Вот разгонят полк, и останемся все у разбитого корыта. — Она Гаврилова недолюбливала, и каждый его приход к нам вызывал раздражение, которое она всячески пыталась скрыть.