Мысы Ледовитого напоминают

Впервые со ссыльными Колчак столкнулся в августе 1900 года во время стоянки «Зари» в Александровске на Мурмане. Через 3 года, в ходе спасательного похода, сидя летом в Михайловом стане на острове Котельном, Колчак описал свое впечатление так:

«Население гавани или вернее города состояло из нескольких человек администрации и небольшого количества поселенцев, ссыльных, среди которых были даже поляки. По свойствам это поселение, состоявшее из отбросов и всякой сволочи, не особенно гармонировало с новым портом» (Колчак. Русская…, с. 84).

Высказывание довольно характерно для Колчака, как для лейтенанта, так и для адмирала. Он к 1903 году давно не считал «сволочью» ссыльных политических (а поляки были именно таковыми, причем члены РПЭ не раз в Сибири прибегали к доброжелательной помощи ссыльных поляков), он лишь необдуманно записал свое прежнее мнение несведущего как свое нынешнее.

Замечу, что к моменту написания этих строк он уже смог убедиться в замечательных качествах ссыльных — Бруснева и Оленина. Но если Бруснев пользовался покровительством губернатора Скрипицына (увы, вскоре уволенного), то Оленина Колчак буквально вытянул из ссылки, самовольно объявив его своим помощником и преемником. Ни в одном известном мне документе он не назвал Бруснева и Оленина ссыльными, хотя всегда помнил об этом. Через много лет, на иркутском допросе, Колчак вспоминал про Оленина:

«Он был политический ссыльный. Он студент Московского университета. У него была склонность к изысканиям, я бы сказал — к научному авантюризму. Его интересовал край, и когда он получил амнистию за свою экспедицию, он вернулся обратно из Петрограда в Якутск.»

О том, что ссыльный Оленин (как и Бруснев) смог попасть в столицу лишь благодаря хлопотам Колчака, ни слова, хоть это, надо полагать, и расположило бы к нему Комиссию.

Как и ссыльные, Колчак был высоко пассионарен (отчего, полагаю, и уважал их), но свою собственную энергию направлял только в державное русло. Как и бунтари, он привык не размышлять о глубинных смыслах, а действовать, однако революционеры действуют согласно некоторой программе, а он даже не знал, что это такое. Войну он любил как таковую, и это приходится признать[440], любил как нечто заданное, где думать о смысле и цели не надо, но в ноябре 1918 года попал на ту должность, где требовалось думать об этом ежечасно. Уже по одному тому крах его как правителя был неизбежен [441]. Впрочем, едва ли можно винить Колчака в том, что он оказался на посту правителя — у нас нет данных о стремлении его к данному посту. Винить можно тех (прежде всего англичан), кто решил, будто хороший адмирал должен стать хорошим правителем.

Константин Адамович Воллосович в оборудованной им лаборатории на западе острова Котельный. 1902 год

Павел Васильевич Оленин под конвоем. Якутск. 1906 год

На иркутском допросе эсер Александр Алексеевский (сторонник автономии Дальнего Востока вне Сибирской республики, в недавнем прошлом член Всероссийского Учредительного собрания и председатель Амурского правительства), человек культурный и в допросе даже благожелательный, спросил об отношениях адмирала со сыльными. Тот ответил, что ни с кем не сходился близко ввиду краткости знакомств, но в том же заседании отметил:

— С зоологом Бируля я до войны постоянно поддерживал связь, где теперь Бируля, я не знаю. Затем был еще один большой приятель, товарищ по экспедиции, Волосович, который потом пошел геологом, где он находится теперь, я тоже не знаю.

Константин Воллосович (с двумя л), выучившийся геологии сам, в ссылке, принял недолгое, но весьма деятельное участие в РПЭ (см. снимок), вскоре стал крупным исследователем сибирской Арктики, но был вынужден покинуть Север из-за болезней. Ко времени иркутского допроса он уже год как погиб близ Харькова в сброшенном под откос поезде.

К счастью, на допросе Колчак не вспомнил Бруснева, и тот, покинув в 1907 году всякую политику, служил при большевиках и умер, всеми забытый, летом страшного 1937 года в Ленинграде, у себя дома. А вот упомянутый адмиралом Бялыницкий-Бируля, умерший там же и тогда же, был в 1929 году назван контрреволюционером (хотя никогда никакой политики не касался), побывал в тюрьме, лагере и ссылке, но смог ненадолго вернуться в науку и даже успел получить докторскую степень. (Вспомним, что с Тимиревой чекисты обошлись намного хуже.)

Сколько-то подробней пленный адмирал рассказал только об Оленине:

— Оленин был в курсе всех дел экспедиции, я ему смог сдать все дела, людей, заботы о них, затем ценности, многие научные коллекции, которые он главным образом составил, и со всем этим поручить ему ехать в Петроград для доклада в Академию Наук.

И, развивая вопрос Алексеевского, сообщил, между прочим: