Мысли и сердце

— Какой вы быстрый! Думаете, прочитали лекцию, мы все усвоили и быстренько сделали. Осмыслить нужно. Спотыкаемся. Не знаем, какие данные важные, без каких можно обойтись. Конечно, без Володи мы бы и этого не осилили, но все равно трудно.

— Михаил Иванович, позвольте мне сказать.

— Ну, говори.

— Ваши врачи относятся к этой работе плохо. Пока соберешь, чтобы обсудить пустяковый вопрос, — набегаешься. Хоть бы вы их подвинтили.

— «Подвинтили, подвинтили»! У тебя только и дела, что сидеть, да думать, да схемки рисовать, а у них больные. Поважнее твоих карт. Тем более что интереса к этому делу они пока не чувствуют. «Высокие материи», — говорят. Еще писанины прибавляется.

— Но так мы никогда не кончим.

— Ладно, скажу. Еще что?

— Нужно еще добывать машины-перфораторы, сортировку.

— Я тебе добывать не буду, не надейся. Сам ищи, приходи с бумагами, поезжай. Я с директором договорился, что деньги дает, — хватит.

А врачи тоже хороши — все новое никак не вобьешь...

— Все?

— Нет, еще нужны лаборантки. Вы обещали.

— Рожу я тебе их, что ли? С биохимии сниму? У тебя еще никакого дела нет. И вообще хватит на сегодня просить.

Нехорошо. Но разозлил, и нужно разговор кончать. Все хотят, чтобы на тарелочке с каемочкой преподнесли. Обидится теперь, самолюбивый. Саша потупился, не одобряет резкости. Он все деликатно делает: «Посидите, пожалуйста». Это еще хуже. «Вот вы, а вот я. Вы делаете, я созидаю».

Молчим. Володя встал, ушел. Пусть. Плохо, что при Саше: ему вдвойне обидно.

— Он у вас хороший работник — Володя. Знаю, что хороший. И не просто работник, ты только это видишь.

— Да, очень. Трудно все организовывать. Никто не понимает для чего. И для меня тоже больные ближе, я от них отнять не могу. А директор мнется. Выше идти не хочется... Грустно в общем. Но ничего, добьемся. Пойдемте домой, что ли? (Не получился разговор.) Как вы ходите — не задыхаетесь?

— Немножко. Я стараюсь не перегружаться. На автобусе езжу.

— Ну, поедемте, так и быть, и я с вами за компанию.

— Нет, спасибо я еще должен немного задержаться у Володи.

Что ж, дело твое. Но утешать он его не будет, не такой. Сделает вид, что ничего не случилось.

Встаем. Наказ:

— Пожалуйста, не простужайтесь. Теперь осень. Помните о ревматизме. Приходите.

Улыбается своей милой улыбкой... Черт его поймет — что за человек?

— Куда же я от вас денусь? До свидания, пошел.

И я пошел. Посетителей в коридоре нет. Хорошо. Уже пять часов. Может, не заходить в палаты? Небось сказали бы, если что... Нет, зайду. Так-то спокойнее.

Иду по коридору. Что-то тихо. Ага, ребятишек уложили — тихий час. И врачи разошлись — понедельник, нет операций, нет срочных дел.

И на посту тишина. Паня сидит, отмечает показатели в листках. Нина тоже ушла... Семья, диссертация...

— Как тут?

— Все хорошо. Юля спит. Мы ее в кислородную палатку положили...

Смотрю записи — пульс, давление, количество мочи. Улучшилось. Не буду открывать палатку, пусть спит.

— Скажешь дежурному, чтобы позвонил в десять часов.

Иду домой по саду. Деревья разноцветные, такие высокие. Красивые. В клинике сегодня хорошо, так и деревья красивые. А если плохо? Не действует и природа.

Краски осени. Красное — кармин, киноварь. Желтая. Какие желтые? Когда-то рисовал, покупал краски. Забыл. Да, охра. Конец октября. И у меня осень. Через год — шестьдесят. Пожалуй, это уже октябрь. Листья желтые и даже зеленые есть, как на этих тополях, но уже неживые. Сухие. И редкие — видно небо через них. А когда дождь, то и совсем плохо.

Но сейчас солнце. И еще пара месяцев есть впереди. И хватит. День сегодня хороший. Он еще здесь, во мне, кипит. Каждый образ еще живет где-то в корковых клетках и нет-нет прорвется в сознание, всплывет картина.

Клапаны. Здорово все-таки получилось. Лена и Козанюк совсем хороши. И Юля выскочит. Саша почти здоров. Вот сердце великовато. Маленькое беспокойство где-то в душе дрожит. Прогнать его! Все хорошо. Выглядит отлично, работает.

Мише Сенченко нужно премию выхлопотать. Есть у директора премиальный фонд. А может быть, и мне? За вшивание? Брось, стыдно. Сам бы приплатил.

Еще полгода подождем и начнем вшивать широко. А пока только по крайне тяжелым показаниям, когда нельзя ждать. И многое еще нужно усовершенствовать.

Как операция, так сплошная нервотрепка. Потому что ты просто псих. Распустился. Пользуешься положением.

Вот на Володю накричал зря. Нужны же ему лаборантки?

Нет, пока не очень нужны. Подождет. Все равно нельзя. Человеческое достоинство.

Хватит проповедовать. Какой есть.

А ощущение счастья не проходит. Почему бы?

В клинике хорошо — вот что. Это главное. Три недели без покойников — около шестидесяти операций на сердце и легких. Не фунт изюму. Продержаться бы еще недельку. Кажется, в списке нет особенно рискованных больных.

Брось, не зарекайся. Выскочит какой-нибудь отек легкого, кровотечение, эмболия — и все. Нельзя предвидеть, невозможно рассчитать.