Мысли

Данная инсталляция, конечно же, является паллиативом. Она является смешением трехмерности обычной инсталляции (что для меня более привычно) с несколькими способами визуальной проекции, в сумме являя драматургию взаимоотношения трехмерного мира, квазитрехмерного и мира идеального. Все элементы этой композиции вращаются весьма несинхронно, и только два элемента (тавтологическое изображение меня на обоих телевизорах) синхронизированы в своих вращениях, на фоне хаотичности утверждая наличие некой оси, причем в идеальном пространстве изображения-языка, причем вращение самоутверждающееся, так как не детерминировано никаким механическим устройством, но лишь самопорождаемо.

Проект «Русская красавица» 1995

В контексте современного искусства, так называемого, актуального искусства, сформированного в пределах западного менталитета (проявляющего и активизирующего и соответственные тематизации), традиционные русские образы, идеи и мифологемы оттеснены в области так называемого традиционализма.

Этот проект предлагает работу с ними и предполагает возможность пластификации их средствами современного искусства.

Надо попробовать.

А вот уже и пробуем, самим поминанием их.

Так вот, родные мои.

Основные мифологемы русского сознания могут быть условно сведены к трем основным и явлены через конкретные и привычные мыслеформы — Русская красавица (Вечная женственность), Хождение в народ (Соборность), Заснеженные просторы (Величие и духовность).

Попробуем начать с первой.

Обозначенная как Русская красавица, она предполагает дискурсивную разработку в виде пучка расходящихся, но взаимосвязанных, взаимодополняющих и взаиморефлектирующих тем — Русский красавец (а почему бы и нет?), Нерусский красавец (этого полно!), Нерусская красавица (пожалуй, самое простое), Русская некрасавица (как идея связи ущербности телесной и душевной, но и наоборот — оппозиция тело — душа, то есть некрасивая, но с прекрасной возвышенной душой), Русский некрасавец (ну, это ясно), Нерусский некрасавец, Нерусская некрасавица. (Возможна и апофатическая, почти неостановимая возгонка: Ненерусская некрасавица, Нерусский нененекрасавец и пр.).

Проект предполагает любые медиа и формы презентации.

Черное вычеркивание 2000-е

Основной драматургией проекта является столкновение двух тем, двух дискурсов — Черного и Телесности.

С древних времен черное символизирует и являет собой знак тайного, таинственного, мистического, изъятого, укрытого, что в богословских терминах обозначалось термином Апофатика. То есть некая укрытая от внешнего человеческого глаза сложностроенная структура, воспринимаемая среди нас как ничто и пропадание. Проходя, покрывая, накладываясь на всякое пространство, черное вычеркивает, изымает его из трехмерной топографии разнообразно окрашенного внешнего мира.

Дискурс и образ телесности, напротив, представляет, обозначает собой явленность, проявленность, арктикулированность. В то же время телесная поверхность является активной границей, ограничивающей конкретное тело от вторжения в него придвинутого вплотную мира и от его собственного распыления в пространстве.

Черное же, накладываясь на части тела, вычеркивает их из вышеназванной драматургии взаимоотношения с внешним миром и переводит в другую. Причем, заметим, что в проекте это те самые части тела, которые наиболее активны и откровенны в коммуникации с внешним миром, — глаза и рот. Черное вычеркивает их из состава телесности, обозначая на этом месте некую значимую пустоту, значимое отсутствие. То есть за ним мы прочитываем остающуюся ненарушенной общую структуру. Тело отнюдь не рассеивается, не рассыпается. Это не смысл и не символ смерти. Тело пробивается сквозь черное, хотя и не может его преодолеть. Оно вступает с ним в сложный диалог в стороне от бытового, социального и привычно-антропологического, уже переходя в зону даже не новой (генетически моделируемой или биороботной), но ино-антропологии.

Конечно, из этого проекта можно вычитать и в него вчитать проблемы социальные, феминистские или психоаналитические. Как, впрочем, это происходит и с любым жестом, произведенным в насыщенном культурном пространстве. Естественно, и этот проект подпадает под всю сумму возможных, предпочитаемых, актуальных и расхожих интерпретаций. Эти значения, понятно, существуют и мерцают в боковых, пограничных зонах проекта и, при желании, могут быть сфокусированы в центре предлагаемого толкования.

Однако, крупный план изображения лица и черного моментально адресует нас именно к проблеме их почти драматических взаимоотношений. В данную драматургию попадают также боковые, как бы ускользающие небольшие кусочки черной одежды. Да и черные волосы встраиваются в поле этих отношений, поляризуясь в сторону бестелесного черного.