Мысли

Собственно, ничего экстравагантного и исключительного, как это до сих пор представляется деятелям и потребителям традиционно-конвенциональной литературы (а в России, по специфическим культурно-историческим причинам, так и особенно), в визуальной и сонорной поэзии нет. Понятно, что неоткровенно и неманифестированно, в редуцированном виде и то и другое лежит в самой актуализации языка через акт говорения или графическо-буквенного запечатления. Да и вообще, каждый акт поэтического высказывания как бы все время мерцает между двумя этими крайними полюсами — сонорность и графичность, — аккумулируясь, в результате, в виртуальной области смысла. В каждом акте поэтического высказывания наличествует комплекс «сонорность — версификационность — сюжетность — визуальность». Как правило, смысл и значение этого высказывания, мерцая между ними всеми, стягивается на одно из них, репрезентирующее их всех по преимуществу. Традиционная поэтическая практика, как правило, все стягивает на версификационно-содержательный уровень, оставляя два других в достаточно вырожденном, служебном состоянии и качестве. Ясно дело, что сонорность и визуальность, проявляя свою доминацию, воспроизводят подобную же драматургию взаимоотношения с прочими элементами и уровнями. Но именно мерцание значения между этими элементами поэтического высказывания и создает его странную, многозначительную, не редуцируемую ни к одному из них ауру, когда высказывание превосходит самое себя. Верлибр же, например, объединяя в достаточно выраженном состоянии блок «сонорность — версификация — графика», создает напряжение и мерцание в его соотношении с прозаическим сюжетно-повествовательным модусом и способом развертывания текста.

Взаимоотношение же визуальной и сонорной поэзии с привычной версификационной практикой в пределах культуры ХХ века вполне укладывается в проблему взаимоотношения вообще авангардного актуального искусства с искусством традиционным. Вернее, укладывалось до поры до времени. С середины же века визуальное искусство оказалось преимущественной сферой порождения стилевых и эстетических новаций, и в этом своем качестве предстало доминирующей тенденцией в современном изобразительном искусстве. Весь его радикализм нашел способ врасти в рынок и культурные институции, создать свои собственные, быть валоризированным, музеефицированным и легитимированным в качестве истеблишмента.

Последним литературным направлением, имевшим значением не только в пределах литературы, но и за ее границами, был новый французский роман. Следом пальма первенства вплоть до наших дней перешла к визуальному искусству. С этих пор деятелям визуальной и сонорной поэзии и текстового перформанса все более приходится ориентироваться на сходные жанры в изобразительной сфере (хэппенинги, перформансы, акции, проекты, видео), находя с ними гораздо больше родства, чем со своими генетическими родственниками по вербальности. Да и то, если, к примеру, взять нынешний литературный истеблишмент, определенный по рейтингу хотя бы Нобелевских лауреатов, и спроецировать его с его проблематикой на истеблишмент мирового визуального искусства, то эта проекция придется где-то на стилевые и эстетические поиски художников 40–50-х годов. Литераторы же, занимающиеся идеями и реализующие идеи, сходные с синхронными им современными, уже этаблированными и включенными в рынок и развитые культурные институции, могут рассчитывать на и довольствоваться только всяческими вспомоществованиями, типа грантов и стипендий.

Естественно, этой ситуации способствовала возможность художника вписаться в рынок посредством одной уникальной вещи, в то время как литература (соответственно, и кино, и театр) в этой ситуации могут рассчитывать только на тиражи и миллионный усредненный вкус. И поскольку ныне перемещение локации власти из аристократических и других сословно выделенных сфер в рынок вполне завершилось, явленная нам этаблированная культура представляет собой странное смешение презентативных фигур от поп-звезды, телеведущего и весьма традиционного писателя до самого авангардного художника. Авангардный же литератор, увы, таковой социокультурно-значимой фигурой не является. Ему и ему подобным из других областей искусства остается для функционирования узкая специальная сфера или академическая, рефлектирующая по этому поводу. Впрочем, естественно, ситуация отнюдь не трагическая, но в то же самое время и без каких-либо иных перспектив. <…>[97]

Так что куда мы будем перенесены со всеми нашими визуальными и сонорными нынешними квазисакральностями, и как будем прочитаны (если будем прочитаны в принципе), и что вообще со всем этим будет — пока неведомо. Но, представляется, только в масштабе подобных эвристических экстрем и интересно рассматривать все наши нынешние амбиции и поползновения.

Где начало того конца, которым оканчивается начало, или Преодоление преодолевающего [98] 2002