Мысли

После всякого рода войн большие города заполняются благородными героями и бесчисленными страдальцами-калеками. Они прекрасны и искренни в своих геройствах и страданиях. Но постепенно начинают утомлять, да и сами утомляются. И постепенно рядом с ними возникают разного рода имитаторы, да и просто шуты-проходимцы, бродящие по тем же улицам и вагонам, потряхивающие ворохом заимствованных медалей и требующих к себе того же внимания и вспомоществования. Прямо не отличишь. Но все-таки отличишь, если последуешь за ними за угол и подсмотришь, как они, хихикая и юродствуя, стаскивают с себя все эти заимствованные регалии, образы героев высоких битв и делят доходы. А в общем-то, отвлекаясь от нравственной стороны дела, — они просто нормальные воспроизводители востребованного обществом дискурса. Они — деятели культуры.

Культурная же ситуация конца <ХХ> века предстает перед нами таким же сборищем гордых героев и высоких страдальцев высоких битв искусства, наполнивших его пространство в последние несколько веков. В нашей живой памяти и на глазах наших предков эти герои губили себя в непосильных духовных трудах, угасали в тесных каморках, отрезали себе уши и выпрыгивали из окон наподобие птиц. Почти все они уже торжественно, прохладно, мрачно и трагично собраны в пантеонах-музеях. Их величие подтверждено мощными культурными институциями. Их властные образы заставляют себя воспроизводить во все новых и новых поколениях творцов, ищущих, с кого бы сделать свою жизнь.

«Вот тут мы серьезны, а это мы шутим, позволяем себе расслабиться или даже высмеять кого-либо!» — разделяют они зоны своего художнического существования.

И наряду с этими искренними, переживающими, примеряющими на себя опыт мощных творцов былого и передающими его следующим, объявились некоторые (впрочем, достаточно уже и многие), вполне легко и если и не издевательски, то достаточно лукаво натягивающие на себя подобные же маски.

— Это вы шутите? — строго спрашивает их Высокая Культура.

— Ну, как вам сказать…

— Так вы что, серьезны? — еще более сурово спрашивает их та же Высокая Культура.

— Ну, как вам сказать, — отвечают они, и вот в этом отвечании они вполне искренни.

И если в жизни имитаторов и проходимцев по возможности отлавливают и справедливо засаживают в тюрьмы или хотя бы укоряют общественным мнением, то искусство само есть область подобного имитаторства пар экселанс. Особенно же в постгероическую эпоху.

Ну, тут мы не будем задерживаться на том, что искусство с первых же дней своего возникновения было родом принципиального удваивания человека. Нынешнее же двойничество — удвоение второго рода с целью обнаружить сам этот процесс и обнажить его в его же драматургии и динамике.

И тем более в России. В России, где в связи со специфическими культурно-историческими условиями ситуация высокого просвещенческого искусства и культуры сохранилась до конца 80-х годов нашего времени. Всякая серьезная и героическая поза в искусстве была связана с жесткой государственно-идеологической санкционированностью. В то же самое время противостоящее этому неофициальное искусство примеряло на себя подобные же героические позы, претендовавшие на столь же абсолютную власть над душами. Правда, эти позы, в отличие от государственно-санкционированных поз в стилистике XIX века, были несколько другого исполнения — в основном, в стилистике начала или середины ХХ века.

Однако чем жестче, явнее ритуальность и конвенциальность, тем легче они снимаются, считываются в имитационном жесте. Особенно если подобная операция, акция производится под видом какого-либо неофита — подростка ли, безумца ли, невменяемого ли любителя искусства, вторгающегося в сферы высокого, воспроизводящего высокие и классические образцы.

И все это легко можно было бы спутать с огромной армией просто плагиаторов и нормальных воспроизводителей классических канонов и нормативов, если бы не некий коварный прищур в глазах наших героев и их жесткая ориентация и самые современные культурные институции. То есть именно четкая ориентированность и вменяемость в пределах разнообразнейших стилей и направлений современного искусства, институционально утвержденных и валоризированных, является признаком их культурной осмысленности и самоосознанности. Это фантом, порожденный именно разросшимися и возымевшими необыкновенную власть в пределах современной культуры институтами изобразительного искусства. В их пределах только и исключительно этот фантом и может быть прочитан и опознан как акт высокого искусства. Шаг в сторону — и все это распыляется в разнообразной перформансноподобной жизни. Особенно в наше время при значительном, если не окончательном ослаблении функции любого текста (как вербального, так и визуального) и возрастании роли жеста и поведения.