Мысли

Однако же, если взирать из области современного, даже и не самого радикального, но просто востребованного и валоризированного, так называемого, contemporary art, все предстает в несколько ином виде. Скорее всего, положение визуального искусства достаточно уникально в современной культуре и на рынке продаж художественных услуг. Создавая и продавая уникальные объекты, не завися от тиража и массовости, рынок изобразительного искусства в этом смысле можно уподобить рынку эксклюзивной роскоши. Посему авторы самых радикальных проектов могут рассчитывать на нескольких вменяемых и состоятельных приобретателей (если прибавить к этому адекватным же образом ориентированное влиятельное экспертное сообщество и музейные институции), быть равноправными участниками прямого рыночного процесса, а не редукционным способом, явленным во всякого рода грантах и государственных дотациях. И в этом смысле до всякого текстового, жанрового и видового оформления своей деятельности уже являясь артикуляторами современного состояния культуры и экономики, что в других видах дано только производителями массовой продукции. Понятно, что мы обсуждаем проблему как бы в ее модельной чистоте, а не в частных изводах.

Посему радикализация художественно-эстетических жестов, начавшаяся на сломе XIX и ХХ веков, в изобразительном искусстве шла неостановимо и по нарастающей, приведя к принципиальному разделению автора и текста, дойдя до значительной дискредитации текста в статусе его онтологической первичности и значимости.

В результате старая максима «автор умирает в тексте» в пределах изобразительного искусства сменилась на иную — «текст умирает в авторе», явившись в разнообразного рода указующих жестах, долговременных (порою длиной во всю жизнь) стратегиях и поведенческих проектах, которые изобразительное искусство сподобилось фиксировать, продавать и музеефицировать. В визуальном искусстве порождаются не тексты, но способы художнического поведения, то есть явление обществу и культуре нового типа и образа художника, а тексты являются просто некими указующими жестами на зону этого явления.

Что же касается всякого рода высоких эстетических и духовных переживаний, то, вряд ли они могут быть мерилами и регуляторами в данного рода конфликтах. Собственно, равно прекрасные чувства испытывают те, кто погружаются в сокуровские кинематографические энигмы, и слушающие бесхитростного Киркорова. В состояния глубоких духовных переживаний и даже экзальтации могут погружать как ленты Тарковского, так и стихи соседа по лестничной площадке. То есть на всякого умного и поумней отыщется, а на всякого духовного — премного духовнее. Как, к примеру, для фундаменталистски-религиозно настроенных людей искусство вообще является вещью сомнительной и малодостойной.

Посему разборки в пределах кино представляются все равно спорами текстопроизводящих объектов и субъектов, что для изобразительного искусства, после достаточного количества явленных способов радикального предъявления культуре радикальных текстов, представляется уже вполне рутинным способом поведения автора художественного промысла — ну, еще один текст! Это ни плохо, ни хорошо, просто в данном случае говорится о другом социокультурном и культурно-эстетическом статусе.

Чтобы быть более понятным, вот вам нехитрый пример, который я привожу достаточно часто. Скажем, некий самый продвинутый режиссер привозит вам ленту и что-то, ее предваряя, говорит достаточно долго и даже вразумительно. Но после часа почтенного внимания его словам, вы говорите примерно такое: Послушай, отойди, дай посмотреть, что ты там такого наснимал! А лучше просто сразу и показать.

В случае же с художником, особенно, если вы не знаете его предыдущей деятельности, вступая в выставочное помещение, надо как раз, прежде всего, наблюдать, следить именно за автором, а не за развешанными или расставленными по залу художественными объектами. Во-первых, они могут оказаться не его, не данного художника. Во-вторых — это могут быть просто фейки. В-третьих — они через некоторое время могут предстать элементарными объектами последующего перформанса — быть сломанными, замазанными, сожженными и т. п. И в самом крайнем, достаточно некомфортном случае, вы можете оказаться на периферии более широкоформатного действа, которое происходит совсем в другом месте, а отсюда, с места вашего пребывания, все просто транслируется видеокамерой в центр происходящего события — и такое бывает.