Так вот, речь идет о выставке соц-арта, организованной искусствоведом <Натальей> Тамруччи, сотрудником ерофеевского Музея современного искусства. Для нынешнего зрителя, уже достаточно осведомленного как в сути, так и в истории данного направления в советском изобразительном искусстве, экспозиция была достаточно представительна, хотя и ограничена реальными возможностями устроителей в ситуации, когда не только почти половина авторов этого направления, но и значительная часть работ мастеров, числящихся как проживающие в пределах бывшего СССР, уже где-то далеко-далеко, не в пределах физической досягаемости отсюда. Но все же все, кто должен быть – представлены: и Комар с Меламидом, и Кабаков, и Булатов, Орлов, Лебедев, Пригов, Соков, Косолапов, и среднее поколение, и молодежь – Острецов, например, и Пепперштейн, например, – все грамотно и чисто.
Однако же основной смысл этой акции лежит за пределами полноты и качества самой экспозиции. Смысл в предмете, месте и времени – что? где? когда? – и надо сказать, что в нынешнем искусстве кураторов, устроителей выставок, в стратегии их поведения и жестов это в первую голову и выдает автора идеи и экспозиции как человека не только внедренного в художественную среду, но и владеющего социокультурной ситуацией.
И вряд ли правы те, кто, не вникая в сложную динамику и диалектику взаимоотношений соцреализма и соц-мифа, с одной стороны, и соц-арта, с другой, говорят, что подобной выставке или подобной экспозиции давно уже место в Музее Ленина. Отнюдь только сейчас, когда приоткрылся конец мира (окончательно ли?), породившего всех их вместе, и жития святого превратились в историю жизни гражданина Ленина, соц-арт может объявиться в этом музее не как вызов и эпатаж, не как нонсенс и шуткование, а как методологическое основание прочтения всего наработанного здесь за 70 или сколько там, лет советской священной власти. И теперь почти любому так легко (без внутреннего напряжения неприятия и отвращения ли, смешка и хихикса ли, непонимания и скуки ли), так легко пройтись по музею с незримым, стоящим за спиной и направляющим наше зрение соц-артом в качестве эдакого экскурсовода. Ведь как не восхититься портретом Владимира Ильича из каких-то звериных шкурок, портретом Владимира Ильича из павлиньих перьев, портретом из почти канонических уже зерен и злаков. Я не говорю в данном случае об искушенных и давно уже ведающих подобные восторги и не говорю о не ведающих и страстно не хотящих ведать. Я говорю о тех, кто доверится сему экскурсоводу, и он объяснит все не только в терминах критическо-иронических, но и в чувствительно-ностальгических, и в мерцательно-вспыхивающих вдруг отблесками неложного утопического и духовного пафоса – ведь хоть отрицающее, непокорное дитя, а все плоть от плоти – со всеми обнаруживающимися в зрелом возрасте родительскими чертами, хотя, конечно, и измененными, измененными, и совсем, совсем в другом смысле, качестве и значении.
Кстати, именно это, только такое отношение к себе, к людям, к материалам и истории и может спасти музей, чтобы не быть подвергнутым участи всех святилищ при смене религий – стать стойлом для лошадей или быть растащенным по камешку для новых храмов – я имею в виду как материальную, так и духовно-культурную субстанцию.
И в этом отношении у бедняг, собравшихся снаружи храма, призывающих немедленно идти свергать Ельцина и водружать назад статуи Ленина и Сталина, не ведающих, что творится в их святилищах и сердцах их детей, даже того, что подспудно происходит в их собственных душах, – у них нет будущего, если оно даже случайно временно и случится назад.
Хотя, кто знает – лихая, конечно, метаморфоза и обратно бывает, вот мне рассказали, что выставку посетила одна из руководительниц культуры при демократической власти и бросила, что выставка политически вредна. За что купил, за то и продаю.
Помирись со своей гордостью, человек52
1993