Мышление. Системное исследование

Думаю ли сейчас именно «я», или просто какие-то интеллектуальные объекты, находящиеся в пространстве моей психики и достигшие определенного состояния (определенной «массы», «силы», «сложности» и т. д.), сами собой складываются в нечто новое (в новый интеллектуальный объект)? Ответить на этот вопрос невозможно.

40. То, что интеллектуальные объекты в пространстве моей психики складываются так, как они складываются, зависит, по всей видимости, и от того, каково состояние материального мира моего мозга (условно говоря, от его нейробиологических характеристик), и от того, о чем эти состояния материального мира будут свидетельствовать для меня как того, кто эти состояния воспринимает (о чем они меня «информируют»).

То есть буду ли я их — эти свои состояния — чувствовать как напряжение, как необходимость, как тяжесть, как угрозу, как удовлетворение, как что-то приятное или, напротив, дискомфортное, мешающее, раздражающее — не зависит непосредственно от моего личностного «я». Более того, все это я буду чувствовать вне зависимости от того, есть у меня мое личное «я» или нет.

Я буду это чувствовать в любом случае, потому что эти состояния материального мира имеют, грубо говоря, еще одно измерение, изменения в котором (изменения в этом «втором» измерении), из-за постоянно меняющегося состояния материального мира, будут приводить к изменениям в самих состояниях материального мира моего мозга.

41. Уже на самом примитивном уровне организации нервной ткани, то есть при наличии уже одной, единичной нервной клетки, как, например, у кораллового полипа, происходит элементарное оценивающее действие: раздражение этого нейрона значит для полипа, что необходимо произвести мышечное сокращение.

У медузы, чья нервная система характеризуется двухзвенной нейронной цепочкой (нервные клетки специализированы у нее на сенсорные нейроны и мотонейроны), уже возможен выбор между разными мышечными сокращениями — то есть разные раздражители как бы значат для нее разное.

С появлением же трехзвенной цепочки нейронов — наличие «вставочного нейрона» (он есть у всех живых организмов от кольчатых червей до Homo Sapiens), — значение раздражителя и вовсе начинает определяться состоянием данного вставочного нейрона (или миллиардов вставочных нейронов), то есть он становится абсолютно субъективным.

Иными словами, в случае трехзвенной нервной цепи мы уже вполне можем говорить и о состоянии материального мира мозга, и значениях этого состояния для меня. И если думать, что мышление — это способность видеть в состояниях материального мира что-то другое, помимо них самих, то нам придется признать, что мышлением обладает и круглый червь. Но мы вряд ли сможем с этим согласиться.

42. Теперь необходимо понять, кто тот наблюдатель, для которого эти изменяющиеся состояния материального мира свидетельствуют о чем-то еще, кроме себя самих? Кто тот, кто чувствует, что что-то изменилось в нем самом?

Мы традиционно пытаемся выдумать какого-то гомункулуса внутри самих себя, который и должен, как нам представляется, быть этим наблюдателем (нам сложно представить себе наблюдателя без глаз, ушей или чего-то еще в этом роде).

Но представлять себе следует не какого-то специального «человечка внутри головы», а просто неравновесную систему: изменение состояний материального мира мозга, поскольку они значат для этого же мозга что-то кроме себя самих, приводит к обратным изменениям в самих его материальных состояниях.

И эта система, как бы она ни усложнялась, совершенно не нуждается ни в каком личностном «я», более того, когда она уже была — например у кольчатых червей — ни о каком «я» еще не могло идти и речи. А у человека, который воспитывался вне человеческого социума, это «я» с определенного момента и не может возникнуть, даже если его вернуть в мир людей и применить все возможные усилия к формированию у него соответствующего представления о себе.

43. Очевидно, что все, что я знаю о себе, — это какие-то истории (нарративы), пусть зачастую и содержащиеся во мне в свернутом виде.

Например, я знаю, что я пишу этот текст. Как я об этом знаю? В ответ на это я могу лишь рассказать соответствующую историю: мол, у меня была мысль, я ее думал, а потом решил записать, чтобы сообщить ее другим. Это история, которая, впрочем, ничего толком не проясняет. Разве отвечает она на вопрос, почему я сижу сейчас за компьютером? Она объясняет мне то, что происходит, таким образом, чтобы мне самому не казалось это странным.

Впрочем, странно как раз то, что я вообще могу об этом задумываться. Но я и не задумываюсь — не думаю по крайней мере, пока меня об этом не спросят.