Мышкины слёзки

— Дядюшка, — говорю я, — неужели тебе не жаль? Не страшно? Это ведь не шутка и не игра. Машкиному младшему два года, самый тот возраст. А если его крысейшество решит сводить счёты?

Дядька думает. Безволосые холмики кожи над глазами выглядят, как какие-то щенячьи бровки. Решается.

— Ты же ругаться на меня будешь, голубчик, — говорит он виновато. — Скажешь — старый дурак, жалостливый… и прав, конечно, будешь… но я понимаю: тебе надо для дела. Я ведь тоже… я думал: мало ли что. Как чувствовал, что тебе понадобится…

Я мотаю головой.

— Слушай, дядь, — говорю я, — я уже совсем ничего не понимаю.

— Старый я уже, — говорит дядька жалобно. — Старенький, всё один, по телевизору пустяки какие-то крутят… А он маленький такой был… голодный, замёрзший… больной весь… всё равно что котёнок бездомный.

У меня отваливается челюсть. Я приподнимаюсь со стула.

— Дядь, — говорю я, — ты что? Ты крысёнка подобрал? Живого крысёнка?! В помойке?!

— Ну, голубчик, — вздыхает дядька, — они же тоже жить хотят… по-своему… Он стал совсем ручной, знаешь. Умненький, ласковый… всё веселее…

И тут я осознаю, ЧТО именно услышал.

— И он вправду такой ручной, что покажет нору? Мне, человеку?

Дядька кивает.

— Они очень умные, крысы. Только ты не пугай его, голубчик. Не обижай. Ты с ним — лаской. И твою гвардию не надо, их и слово-то это пугает — дератизация…

— А ты ещё говорил про крысолова, — вдруг вспоминаю я.

— Так ясно же: никто никогда на это не пойдёт. Неизвестно, что крысолов попросит… миф, в сущности…

Вот же старый хитрец…

— Ладно, — говорю я. — Показывай.

— Только не обижай, голубчик, — повторяет дядька и тоненько посвистывает.

Я думал, что готов к чему угодно, но когда крыса появляется из-за портьеры между двумя громадными напольными часами, мне стоит большого труда не схватиться за кобуру. От зрелища меня передёргивает.

Всё-таки стальные причиндалы были у Машкиного мужа в юности.

Самое жуткое — что глаза совсем человеческие. Ясные. Верхняя часть лица — как у ребёнка, только уши — оттопыренные, очень подвижные. Тонкие уши, просвечивают. На голове не волосы — жёсткая буровато-серая шерсть, торчит проволокой. Под встопорщенной чёлкой — глаза, круглые и тёмные, впрямь умные, не злые. Но нос этот, раздвоенная губа… Крысёныш пытается улыбнуться — эти жёлтые зубы, четыре кошмарных резца, перекусывающие металлические кабели и крошащие бетон… дикое зрелище.

Тощее детское тельце, а башка крупная, в нос ушла. Одет в шортики, в вязаный новогодний свитерок с оленями. Из рукавов — крохотные цепкие ручки, розовенькие пальчики с коготками… почему-то выглядит очень неприятно. Болезненно как-то. На одной ноге башмачок с меховой опушкой, вместо второй — сложный протез, крысиная лапа медного цвета. И хвост, как хлыст, розовый, в белёсой щетине между чешуйками, длиной не меньше метра. Тошнотворный.

Тварь.

Подобрать на помойке, подыхающего, принести домой… Мы, значит, пытаемся с ними бороться, а дядька прикармливает… молодец!

Но сейчас гадёныш чистенький. Ухоженный такой… как домашняя зверушка.

— Здравствуйте, — говорит крысёнок.

Голос тоненький, писклявый. И взгляд кошмарно осмысленный.

Хуже всего в крысах — разумность. Даже чрезмерная какая-то, паранормальная. Мерзость.

— Ты ведь всё слышал, да? — спрашиваю я.

— Вы пистолет дядюшке оставьте, — говорит крысёнок. — Я вам нору покажу, даже провожу, но пистолет оставьте, с ним идти глупо.

— Без него идти глупо, — хмыкаю я.

Крысёнок смотрит мне в лицо. Прямой недобрый взгляд. Глаза ребёнка, а взгляд — древнего, опасного…

Дядька в маразм впал. Что притащил домой… кошмар.

— Убить Короля — даже не надейтесь, — говорит крысёнок. — С пистолетом вы до него не дойдёте. Вас просто съедят — и меня заодно.

— Не боишься? — спрашиваю я. — Со мной-то идти… Я — из службы дератизации как бы. И да, я надеюсь. Сестре удалось. И эти ходы ищу, чтобы крысоловки там поставить, ты в курсе?

— Я вижу, — говорит крысёнок. — Нашивки вижу, но и без них знаю. И боюсь. Но у меня свой интерес — и о вас я давно думал. И многие попадаются в ваши крысоловки?

Я молчу и злюсь. Гадёныш слишком хорошо осведомлён.

— А вскоре и вовсе перестанут, — говорит крысёнок. — Мы быстро учимся.

— Что ж ты предлагаешь? — хмыкаю я. — Повесить там плакат «Добро пожаловать»?

— Предлагаю беседу, — говорит крысёнок. — Это серьёзно?

Звучит глупо. Я кручу в кармане маркер, вытаскиваю. Мою интуицию категорически не назовёшь мощной, к тому же я никогда не ладил с артефактами. Зато с каббалой — прекрасно. Очень помогает.

Главное — уметь наблюдать и запоминать. А озарение, которое вызывают знаки, неплохо заменяет природное чутьё.

Ищу глазами бумажку — и дядька придвигает какую-то старую квитанцию. «Оплата за декабрь» — ладно, не помешает, рисую знаки доверия на полях. От души странным образом отлегает. Забавно.

Я смотрю на дядьку. Дядька смотрит на тварь с умилённой улыбочкой. Меня передёргивает.

— Зузу, — говорит дядька, — всё будет хорошо. Оденься тепло, голубчик, там дождик идёт.

Зузу! Зузу! Ядрёна кочерыжка!

Я молчу. Еле выговариваю:

— Спасибо, дядя.