— Ну что ты! Пиявка, конечно, личность не вполне адекватная, но не идиот же! Он слишком любит себя, чтобы самоубиться. Разве ты бы смог убить то, что тебе дорого?
— Нет. Но отключить систему мог только он.
— Вот тут ты прав. Только ведь его могли заставить сделать это. Согласен?
— Согласен, ибо знаю, насколько негероический у Пиявки характер. Дуло к голове — и он уже в истерике. Вопрос, видимо, в том, кто это дуло приставил. И здесь у меня два варианта — либо Человек-Без-Лица, либо кто-то из клиентов. Узнали, что Пиявка с полицией связывался…
— Стоп-стоп-стоп, — перебил меня Рик, — по-моему, первый вариант был ближе к истине. А насчет клиентов скажу — ты слишком плохого мнения о нас, ссыльных. Да, мы не дружим с законом, и нам приходилось убивать. Некоторым — не по разу. Но зачем кому-то лишние жертвы? Зачем этот поджог и еще пара десятков трупов? Не проще ли прострелить этому Пиявке голову и навеки забыть о нем?
— То есть, ты считаешь, что пожар устроил Человек-Без-Лица?
— Не вижу других вариантов. Наверняка Пиявка пустил его сам, не ожидая плохого. И дал возможность Человеку-Без-Лица убить сразу двух зайцев. Избавиться от лишнего свидетеля и уничтожить его оборудование. Используя которое, можно было доказать, что анонимный донос на тебя отправил именно Пиявка. Плюс, его так называемое признание теряет силу — ведь по процессуальным нормам учитываются показания только живых свидетелей. Так что свой диктофон можешь выбросить в ближайший мусорный коллектор — чтоб его переработали во что-нибудь полезное.
— Я правильно тебя понял? — начал я, — ты узнал об очередной акции Человека-Без-Лица, насмерть перепугался и готов выбросить белый флаг. Хоть перед полицией, хоть перед этим убийцей.
— Нет, — со значительной порцией металла в голосе возразил Рик, — все совсем наоборот. Отсидеться не удастся, прикинуться неопасным — тем более. Думаешь, Пиявка представлял опасность для Человека-Без-Лица и стоящих за ним людей? Да нет же, напротив, он был им в некотором смысле полезен. Его убрали… как ты сказал? На всякий случай? Так вот, такой же «всякий случай» ждет и нас с тобой. Если забьемся в норы и будем ждать своей участи. Я был неправ, когда говорил, что при таком поведении у нас есть хоть какие-то шансы. Ни фига. При сидении сложа руки шансов не бывает.
— И что?
— А ты не понял, журналюга? Будем выводить этих сволочей на чистую воду. Если вокруг их делишек с чужими разгорится скандал, если Нэфус вновь, как два года назад, будет в центре внимания всей Империи — посмеют ли они тогда простреливать башки и поджигать жилые корпуса? Смысла немного, зато можно усугубить свое и так непростое положение.
— Ты так уверено говоришь. Можно подумать, у тебя есть план.
— Вроде того, журналюга. Я ведь обдумал все — утром, на свежую голову да под эти новости поганые. Может быть, с планеты нас и не выпустят, но… «мгновенка»-то тебе на что? Отправить по «мгновенке» снимки чужих и еще кое-какие материалы — сможешь?
— Технически это конечно, возможно, — замялся я, — вот только…
— Что? Дорого? А жизнь тебе не дороже? Короче, журналюга, я сейчас собираюсь на работу, ты тоже к «Нэфус Фарма» подтягивайся. Я сброшу тебе его координаты. Увидимся на проходной.
Стандартный служебный корпус отличается от стандартного жилого корпуса разве что функцией помещений. Вместо квартир — кабинеты либо лаборатории. Душевых нет; туалетов, как правило, по одному или два на этаж. Во всем остальном, начиная от вестибюля, и кончая коридором на любом этаже, различий между жилым и служебным корпусом просто не предусмотрено. С формальной точки зрения.
Однако, переступив порог служебного корпуса, где размещался научно-исследовательский институт «Нэфус Фарма», я понял, и в нетрезвом состоянии не перепутаю его с вместилищем человеческого жилья. И дело было даже не в вывеске, висевшей у входа, указывающей на принадлежность этого здания компании «Нэфус Фарма» и украшенной старым как мир символом — змеей, обвивающей ножку бокала. Уже в вестибюле царила та обстановка и атмосфера, что лучше всяких слов поясняет каждому входящему три вещи. Что здесь не место для жилья, что люди здесь заняты работой, причем серьезной, и что работа эта — научная по профилю и секретная по притязаниям.
Стены в вестибюле были белыми, яркими и даже какими-то блестящими, наводя на мысли о больнице или другом медицинском учреждении. Время от времени через вестибюль проходили люди, то в белых халатах столь любимых научными работниками уж несколько веков, то в облегающих костюмах, похожих на скафандры. Висевший на одной из стен знак предупреждал, что вход в корпус с коммуникаторами запрещен и не без оснований, кстати говоря.