Мышеловка

Нет, не сходились у меня концы с концами. Эх, Маркова бы сейчас сюда! И все-таки мне казалось, что я иду по верному следу… Если кто-то хотел, чтобы утопленника приняли за деда, то могли и палец отрубить, а перстень потом надеть на труп. Но как проверить это, как узнать, кто лежит в могиле? Дед или… Меня даже бросило в дрожь… А ведь это можно сделать… Если… Раскопать могилу и открыть гроб. Жуткая идея, но… осуществимая. У меня было одно преимущество перед теми, кто опознавал утопленника. То, что я знал с детства, они не ведали. У деда был один физический недостаток, отличие от других людей. И мама мне рассказывала о том же. Дед был шестипалый, на левой ступне у него были два сросшихся мизинца… Вот тот признак, по которому можно идентифицировать труп. И если бы я тогда был в Полынье, то все встало бы на свои места. Но и сейчас не поздно. Конечно, за эти месяцы мягкие ткани уже подверглись тлению, распаду, но кости-то сохраняются! Значит, если в могиле лежит человек с шестью фалангами на ступне, то это дед. Если же нет, то… труп деда надо искать в другом месте. Боюсь только, что найти будет уже невозможно. Но все равно проверить мою идею необходимо. Вот только как и когда это сделать? Идти одному ночью на кладбище с лопатой? От этой мысли меня всего передернуло. А тут еще и тетушка Краб вдруг запричитала:

— Ой, смотри, смотри, Вадим… вот он… возле стены… за спиной твоей!

Я быстро обернулся, но кроме выцветших обоев и коврика ничего не увидел. Должно быть, у бедной тетушки совсем крыша поехала. Впрочем, иллюзию человека могла дать тень от ракиты, маячившей в окне. От порыва ветра ветки задвигались, и тень тоже шевельнулась на стенке.

— Хлебните наливочки и успокойтесь, — посоветовал я.

— Какое уж тут спокойствие! — испуганно ответила она. — Мне так и чудится, что он где-то рядом.

— Скоро я все выясню. И поверьте, за всякой чертовщиной всегда скрываются живые люди. — И хотя я произнес это уверенным тоном, но на душе у меня стало как-то неспокойно. Нет, я не верил в загробную жизнь, в мистику, в привидений, но… в Полынье все же происходили странные вещи. Это надо было признать. А для себя я уже твердо решил, что, несмотря ни на что, выясню, кто же покоится в могиле, над которой установлен этот необычный памятник с надписью: «Арсений Прохорович Свирнадский. 1929–1997». Только когда я сделаю это, я еще не знал. А пока, попрощавшись с тетушкой и немного успокоив ее, я отправился назад, к своему дому.

За разговором с ней и моими догадками у меня совсем вылетели из головы другие проблемы, которые казались мне с утра самыми главными, почти общечеловеческого масштаба: измена жены. А теперь, возвращаясь по тропинке домой, я лишь грустно усмехался, вспоминая свое недавнее отчаянье. «Все проходит, — думал я, вдыхая запах цветущих лип. — И любовь, и горе». Так уж устроена жизнь, что нам не дано долго грустить и пребывать в печали. Где-то всегда ждет тебя новое счастье, или удача, или просто маленькая радость, которая все равно будет посильнее самой большой тоски. И даже собственная неизбежная смерть подобна всего лишь отдаленному раскату грома, а ты сидишь в теплой комнате и наслаждаешься уютом, глядя на огоньки пламени в камине, и надеешься, что она пришла за кем-то другим, а ты будешь жить вечно… Вот прошло всего два часа, а я готов простить все и Милене и Маркову и забыть то, что видел. Я вспомнил, как шел по этой же тропинке в первый день своего прибытия в Полынью, возвращаясь от тетушки Краб. Это было ночью, я был пьян и пел какую-то дурацкую песню, сочиненную на ходу, а кто-то следил за мной, прячась за липами. Не та ли Девушка-Ночь, с которой я позже встретился наяву и провел чудесные часы у Волшебного камня? Где она сейчас, когда появится вновь? И не привиделась ли она мне вообще? Нет, я слышал ее голос, это таинственно повторяемое: «Идем… идем…» Куда? Ведь она больше ничего не произносила. Куда же она звала меня? Только ли к Волшебному камню, к безбрежному морю любви? Или в иные, недоступные человеческому восприятию дали? Доведется ли мне снова увидеть ее, ощутить на устах вкус ее поцелуя, заглянуть в синюю пропасть глаз, обнять нежное тело и опустить лицо в золотую рожь ее волос? Да уже из-за одного этого стоило приехать в Полынью… чтобы сгинуть здесь навсегда.

Я подошел к дому, а навстречу мне из калитки вышли Барсуковы и Комочков. Неразлучный треугольник, с некоторой ехидцей подумал я.

— Слушай, Вадим, кто нас вчера доставил домой? — спросил Сеня. — Я ничего не помню.

— Я и приволок на своих плечах. Шесть рейсов сделал, — ответил я. — Хотел в болото бросить, да пожалел дурней.

— Н-да-а… — многозначительно протянул Комочков. — Видно, лишку хватили.

— А ты вообще утром загибался. Дыхание Чайн-Стокса — один вдох, два выдоха. Думал, пора свечку в руки.

— Ладно, я еще поживу…

— Поживи, поживи, — угрожающе напутствовал его Сеня.

— А куда это вы собрались?

— К пекарю, — ответила за всех Маша. — Хотим спросить его насчет этих тропок на болоте. Может быть, выведет?