Мышеловка

Утром я проявил пленки, но на фотографиях ничего подозрительного, кроме попавшего в кадры самого себя, не обнаружил. Никто не попался и в хитроумную проволоку-петлю на чердаке, а также не сломал себе шею в подвале, запнувшись о леску. В общем, ловушки мои не подействовали, исключая разве что Мишку-Стрельца, который, вылакав с испугу всю мою водку, спал сейчас возле калитки на травке, так и не дойдя до своего дома. Впрочем, был ли у него дом или он так и жил в башне, в каморке смотрителя? Я растолкал его, дал опохмелиться и отправил восвояси. Потом принялся за мелкий ремонт, поскольку работы по дому еще оставался непочатый край. Где-то перед обедом я вышел прогуляться и направился к кузнице. Мне захотелось еще раз побеседовать с Ермольником. Я уже вышел за околицу, когда со мной произошло странное происшествие. В солнечной тишине, когда вокруг раздавался лишь успокаивающий стрекот кузнечиков, вдруг совершенно неожиданно что-то свистнуло над моим ухом и позади треснула ветка тополя. Я обернулся. Переломленная ветка висела, безжизненно покачиваясь. Я подошел поближе, еще не понимая, что произошло. Но нехорошее предчувствие уже овладевало мной. Поковырявшись перочинным ножиком в дереве, я вытащил маленькую пульку. Небольшую, но достаточную для того, чтобы выпустить мои мозги наружу. Тотчас пригнувшись, я начал лихорадочно озираться. Сейчас вполне мог последовать второй выстрел — а я даже не предполагал, кто и откуда стреляет. С чердака какого дома? С башни или из особняка Намцевича? Я почувствовал, как спина моя покрывается липким потом, а руки дрожат. Пятясь, я развернулся и что есть сил помчался к кузнице. В дверях стоял Потап Ермольник со своим помощником Степой: они наблюдали, как я петляю по тропинке, словно загнанный заяц.

— Ты чего это, парень? Физкультурой занимаешься? — спросил кузнец, когда я, тяжело дыша, остановился возле них.

— Биатлоном. Только таким, где не я стреляю по мишеням, а они по мне. — И я подкинул на ладони найденную пульку.

— От мелкокалиберной винтовки, — произнес кузнец, рассматривая ее. И добавил: — Запугивают. Если бы хотели убить, то не промахнулись бы. Значит, еще поживешь немного…

— Спасибо.

— Говорил я тебе — не высовывайся! Теперь сам себя вини.

— Что же делать?

— Уезжать отсюда.

— Они только того и хотят.

— Один все равно не справишься. Пошли в кузню…

Внутри полыхала жаровня, и красные блики заиграли на наших лицах. Я зачерпнул из чана холодной воды и стал жадно пить.

— Ну, чего хотел спросить? — Кузнец взялся за молот и ударил им по лежащей на наковальне раскаленной болванке, которую помощник сжимал длинными щипцами.

— Что за ссора у вас вышла с моим дедом накануне его смерти? И что он требовал у вас вернуть обратно?

Ермольник усмехнулся.

— А ты глубоко копаешь, парень. Я тебя недооценил. Выйдет из него толк, Степа?

— Выйдет. Чего ж не выйти? — кивнул соломенно-вихрастый помощник.

— Ну так как же, Потап Анатольевич? Ответите вы мне или будете по наковальне стучать?

— Постучу еще, пожалуй…

Я молча ждал минут десять, пока они обрабатывали болванку. Потом помощник сунул раскаленный металл в воду, а Ермольник отложил молот.

— Пойдем, парень, проветримся, — сказал он, и мы вышли из кузницы. Присели на низенькую скамейку. Ермольник достал папиросу и закурил, сплевывая табачные крошки на землю.

— Да из-за ерунды какой-то поссорились! — сказал он вдруг резко. — Я ему говорил, чтобы он не ходил к Намцевичу, а его тянуло туда, словно магнитом.

— Валерия? — произнес я.

Он покосился на меня, не поворачивая головы.

— Знаешь уже? Она. Старый пень. В любовь захотелось поиграть. Вот и доигрался.

— Значит, Намцевич или кто-то из его людей убили деда именно за это?

— Не только. Но и за это тоже. Были у него с Намцевичем и какие-то другие дела.

— Вы уверены в этом?

— Я, парень, ни в чем не уверен. Даже в том, что ты и сам не свел дружбу с Намцевичем.

— Ну конечно! Уж такую дружбу, что он спит и видит, как бы меня из Полыньи выжить…

— Угрожал?

— Было.

— Значит, дело серьезное. Ты бы призадумался.

— А вы что все тут — так его боитесь, что и дышать без его разрешения не смеете?

— Дышать-то еще дышим, а вот по струнке ходить уже учимся.

— Ну, ладно, ваше дело. Живите как хотите, хоть в стойле. А какую вещицу дед у вас требовал обратно?

— Какую… — Ермольник поморщился. — Да тетрадки эти, в которых он свои записи делал. Рецепты всякие… Поначалу он их мне отдал, на хранение. Боялся, что их у него украдут. Еще при жизни его дом кто-то раза два обшаривал… А потом, после ссоры-то, обратно затребовал. Я и отдал.

— А где сейчас эти тетрадки?

— Не знаю.

Я взглянул на него: лицо его было бесстрастно, непроницаемо. Подумав, я не стал ему сообщать, что видел эти тетрадки в первый же день своего пребывания в Полынье и что их похитили из моего дома. Если это сделал сам Ермольник, то он здорово играл свою роль.

— Как жалко! — вздохнул он вдруг.

— Что именно?

— Да то, что я с ним так и не помирился перед смертью…

Ермольник махнул рукой, встал и пошел обратно в кузницу.