Мыс Трафальгар

– Чертов сосунок, – бормочет Гарфиа. Сейчас в районе бывшего центра бывшей союзной эскадры ведут бой только два ее корабля – «Антилья» и француз «Энтрепид». Он чуть дальше под ветром и в лучшем положении и, пользуясь этим, пытается присоединиться к кораблям, уходящим вместе с «Принсипе». Но даже отступая, думает Фалько, капитан Энфернэ не посрамляет имени своего корабля[104]: хотя его грот-мачта рухнула в море и теперь тащится следом, замедляя ему ход, он обоими бортами отстреливается от трех британцев, а на обломке бизань-мачты развевается флаг. На «Энтрепиде» уцелела лишь одна мачта, и это ее паруса еще дают ему возможность хоть как-то двигаться. Может, ему удастся уйти, думает Фалько, ощущая себя еще более одиноким и беззащитным. Потому что «Антилья» вряд ли сумеет сделать то же самое – перебраться на ту сторону линии и догнать тех, кто уходит, взяв курс на Кадис и на спасение. Нас бросили, нас оставили, как крыс помирать заставили, напевает себе под нос один из рулевых. И, слыша это, гардемарин чувствует, как его охватывает отчаяние. Они далеко от всех, корабль сильно поврежден, а на пути чересчур много врагов: те, кто преследует «Энтрепид», те, кто только что захватил «Нептуно», ближайшие противники самой «Антильи» плюс все остальные, которые, покончив со своими делами, сбегутся, как волки, чтобы добить одинокого испанца. Но кто знает. Несмотря на рану, дон Карлос де ла Роча по-прежнему на шканцах. А он свое дело знает хорошо. Сейчас, освободившись от своего плавучего якоря – бизань-мачты, «Антилья» – старший боцман Кампано и его люди сплеснивают брасы, ставят новые канаты и перлини, натягивают штаги, чтобы не дать завалиться оставшимся мачтам (грот-мачта держится только чудом-, в нее угодило несколько ядер, ванты кое-где перебиты) – медленно, с трудом идет на парусах фок-мачты: шкоты грот-марселя обвисли, ветер три румба со штирборта, израненный корпус скрипит и стонет от качки, но «Антилья» движется вперед, мало-помалу отрываясь от двух англичан, с которыми дралась все это время. Тот, что находился у нее за правым траверзом, лишился бушприта, грота-рея и верхней части фок-мачты начиная с первого марса; теперь он неподвижен и, похоже, не собирается маневрировать. Второй ослабил огонь, лег в дрейф и пытается укрепить мачты. А вдруг у нас получится, думает Фалько с внезапным всплеском надежды, вглядываясь в лицо командира, ища подтверждения. И он не единственный, кто это делает. Дон Карлос де ла Роча, бледный от потери крови, вроде бы не замечая устремленных на него взглядов (а может, именно из-за них), по-прежнему стоит во весь рост на шканцах среди путаницы перебитых канатов и тросов, обломков дерева, обрывков разодранных в клочья парусов, среди людей (их все меньше, они все больше съеживаются и все неохотнее поднимаются), которые продолжают как могут стрелять из пушек и мушкетов, стоит, нахмурившись, стараясь оценить одновременно и направление, и силу ветра, и курс корабля, и дислокацию врагов, словно бы пытаясь отыскать взглядом ту щелку, в которую «Антилья» могла бы проскочить среди англичан и соединиться с кораблями, уходящими в сторону Кадиса.

– В трюме тридцать дюймов воды, дон Карлос. И шесть пробоин прямо по ватерлинии… Откачивать пока удается. Все мои люди на помпах.

Это старший плотник Фуганок, измученный, весь мокрый ниже пояса, вновь появился на шканцах с докладом. С тех пор, как начался бой, он со своими помощниками и конопатчиками, нагрузившись пластырями, паклей и смолой, неустанно обходит все закоулки корабля, твиндеки и даже льяла, латая пробоины.

– В каком состоянии корпус?

– Под контролем, только кое до чего не можем добраться – у бушприта, на ахтерштевне и в портах.

– А штурвал?

– Теперь лучше. Мистеры перебили нам один штуртрос, но мы поставили запасной.

– А что в лазарете?

– Не спрашивайте, дон Карлос. Яблоку негде упасть. Кстати, вот только что притащили самого молоденького гардемарина… Ну, того паренька со второй батареи.

– Хуанито Видаля?

– Его самого. Вот бедолага… Оторвало обе ноги. Кровь так и хлещет.

Командир, отсутствующе глядя перед собой, молчит, движением головы отпускает плотника. Потом оборачивается к Фалько (который, услышав, что случилось с Хуанито Видалем, побледнел как мел) и – не сразу, словно чуть поколебавшись – указывает вверх, на разрушенный ахтердек, где ни лейтенант Галера, ни кто другой больше не подают признаков жизни. – Нужно поднять флаг, – говорит он. Гардемарин смотрит в суровое лицо командира, потом туда, куда он указал. И тут он перестает думать о Хуанито Видале (мать и сестренки, машущие ему из лодки напротив Ла-Калеты, отец на растерзанной «Багаме», которую только что захватили англичане), потому что начинает понимать. Рухнувшая за борт бизань-мачта увлекла за собой и развевавшийся на гафеле флаг.

– Чтобы эти собаки не подумали, будто мы сдаемся.