Мыс Трафальгар

Гардемарин отвечает «слушаюсь, сеньор капитан», подносит руку к шляпе, взбегает по одному из трапов, ведущих со шканцев на ахтердек, накрытый огромной тенью нижнего крюй-селя и контр-бизани (от них остались только жалкие клочья парусины, раздуваемые ветром), останавливается, пригнувшись, на полпути, когда над фальшбортом трещит мушкетный залп, и осторожно оглядывает панораму: паруса четырех кораблей подразделения Дюмануара, уже еле видные, все больше удаляются курсом зюйд-зюйд-вест, жалкие крысы, а участок битвы являет собой длинную, в несколько миль, полосу порохового дыма, испещренную яркими вспышками и языками пламени, над которой торчат бесчисленные обломанные мачты и зарифленные паруса, и надо всем этим нескончаемо и монотонно ухают орудийные выстрелы. С подветренной стороны «Антильи» дюжина кораблей сражается почти борт о борт. «Бюсантор», флагман адмирала Вильнева, спустил штандарт, и на обрубках его уже несуществующих мачт развеваются английские флаги. Оревуар, мезами[99].

Короче, сеньора адмирала сделали. Фалько представляет его себе: напудренный парик, кафтан в шнурах и галунах по самые плечи:

– Мы выполнили свой долг перед la patrie, mes garcons. Rien ne va plus[100]. Так что laissez faire, laissez passer[101]. To есть laissez les armes, citoyens[102].

– Pardon[103]?

– Мы сдаемся, черт побери.

Впереди «Бюсантора», очень близко от него, уже почти без мачт, невзирая на то, что с бортов свисают обломки дерева, разорванные снасти и паруса, «Сантисима Тринидад» отчаянно бьется с тремя англичанами: они окружили его почти вплотную, и им крепко достается от его ураганного огня. Фалько может представить себе, как высшее начальство испанского четырехпалубника – командир эскадры Сиснерос и его капитан, если, конечно, они еще целы – искоса поглядывает на спущенный триколор французского адмирала.

– Обратите внимание, Уриарте. Сколько было всякого «аллонзанфан», «корабль, находящийся вне боя» и прочей чепухи, а теперь посмотрите-ка на Вильнева.

– Но ведь скоро и наш черед, мой генерал.

– Да, но мы-то выдержим подольше, правда? Хотя бы только ради того, чтобы досадить этому лягушатнику.

К норду, мало-помалу дрейфуя, ожесточенно сражается другой корабль – кажется, «Сан-Агус-тин», а чуть ближе – французский «Энтрепид». Он явно стремится присоединиться к нескольким кораблям, что группируются по ту сторону линии: те немногие из союзной эскадры, кто еще может маневрировать (все-таки некоторым везет), и они пытаются перестроиться либо уйти на норд-ост, в Кадис. А по эту сторону боя, рядом с «Тринидад», но не имея возможности прийти к нему на помощь, «Нептуно» бригадира Вальдеса – бизань-мачты нет, стеньг нет, половина вант оборвана – ведет свой последний безнадежный бой, и огонь с него постепенно затихает.

– Этому конец, – говорит старший боцман Кампано.

И нам тоже, думает юный Фалько, однако не произносит этого вслух. «Антилье» удалось пройти между двумя последними кораблями английской колонны, возглавляемой «Викто-ри» адмирала Нельсона, и теперь она, почти неподвижная из-за слабого ветра, бьется с ними на расстоянии пистолетного выстрела. Она проскочила в последний момент, буквально за несколько секунд до того, как бессильно обвисли вымпела, флаг и паруса, – но проскочила. И люди немного воспрянули духом, когда на правом траверзе «Антильи» оказался нос ближайшего к ней семидесятичетырехпушечного британца, и командир приказал открыть огонь, и мичман Себриан поднял саблю и, опустив ее, повторил: «Огонь!» – и в то самое мгновение, как пуля, выпущенная из английского мушкета, вонзилась ему в грудь, восемь восьмифунтовых пушек, обе карронады штирборта и обе нижних батареи в упор ударили по англичанину, бумм-ба, бумм-ба, бумм-бааа, прямо в нос, и снесли ему полбушприта, кррррраааа, и превратили в щепки его гальюн и фока-реи, и разбили как минимум две пушки на баке, и наверняка отправили в преисподнюю множество людей. Второй противник, также семидесятичеты-рехпушечный корабль с британским флагом над контр-бизанью, как только его капитан разгадал маневр «Антильи», лег в дрейф, чтобы защитить свою корму, а батареями штирборта повернуться к испанцам; сейчас он находится у нее на левом траверзе, чуть ли не борт о борт, и методично бьет по ней, перекрывая ей дорогу и не давая возможности прийти на помощь «Тринидад». Однако хуже всего то, что маневр, лишив «Антилью» подвижности (дон Карлос де ла Роча отлично знает классику жанра и по-прежнему готов, пока возможно, уклоняться от абордажа), отдал ее во власть первому англичанину, и теперь он, оказавшись за ее правым траверзом, почти у кормы, безнаказанно крушит ее ах-тердек.