Мы, значит, армяне, а вы на гобое

— Отстань ты от человека, — оборвала его Птицына, — дай выпить спокойно. Знаешь, — повернулась она к Гобоисту, — я ведь иск в суд подаю.

— Какой иск?

— А на землю, на Космонавта. Подпишешь?

Гобоист поморщился.

— Надо посмотреть… документы. — И, чтобы увести разговор на другое, обратился к Милиционеру: — Ты вот лучше скажи, я давно заинтригован, зачем ты все лето собирал по округе валуны? Целую пирамиду построил…

Милиционер перестал лыбиться и неуверенно взглянул на жену. Та пришла ему на помощь:

— Сад будем разбивать.

— Сад? — удивился Гобоист. — Какой сад?

— Сад камней, — сказал милиционер. — Японский.

— Дзенский, — сказала химик Птицына.

Гобоист поперхнулся квасом, которым за столом запивали водку.

— А вы… вы дзен-буддисты?

— Ну ты прямо сразу ярлыки навешивать, — сказал Милиционер. — Как коммуняка какой-нибудь.

— Интересуемся, — сказала Птицына неопределенно. — Наливай, чего сидишь! — пнула она мужа…

Гобоист был заинтригован. Значит, эти полуобразованные люди, к которым — права Анна — он всегда относился снисходительно и высокомерно, знают о существовании дзен. А ведь он сам когда-то давно прочел одну-единственную книжку о дзен — по-английски, скорее с целью занятий языком. Но кое-какие вещи заинтересовали его, кое-что он запомнил — на том уровне, чтобы поддержать общую беседу. И Гобоист сделал себе выговор: нельзя иронизировать над людьми. Считать их ниже себя. Они любят японский сад. Правда, любя камни, они не понимали, что самим тоже не нужно иронизировать над другими. Гобоист полагал, что ирония — грех и что людей, сцепив зубы, следует любить, хоть это ох как нелегко…

— Дзен — по-санскритски «дхиана», — напряг он ослабевшую с годами и несколько потраченную алкоголем память.

— Южная чань, — отозвался милиционер, закусывая маринованными опятами и куском пирога с мясом.

— Камни тоже ухода требуют, — сказала агроном.

— Мы с Женькой в Финляндии японский сад видели, — подхватила жена злектрика, — ну отпадно как красиво.

Гобоист один раз был в Японии. Принимали их восторженно. Бог его знает отчего, но, видно, сам звук гобоя, его природная деревянная суть чем-то созвучна японской душе. И именно на гобое, как ни на одном другом европейском инструменте, можно было изобразить прелестные японские мелодии.

— Для постижения внутреннего смысла вещей, — сказала Птицына, — недостаточно слов. Нужно созерцание и просветление.

— Верно, Хель, никаких тут слов не должно быть.

Да, подумал Гобоист, уже несколько затуманившись, день чудес, как в Щелкунчике.

— В каждом камне — своя душа и тайна, — продолжала Птицына. — Вот в чем все дело. А рассказать этого нельзя. Потому что в каждом камне — будда. У каждого свой оттенок серого. Это называется карэ сан-суй, сухой сад — камни и галька.

— Еще мох можно, правда, Хель? — вставил милиционер.

— Ой ты! — залюбовалась товаркой жена электрика, подперев щеку кулачком. — Поди ж ты, а я и не знала такого ничего…

— Да уж, — сказала агроном со значением и хлопнула рюмку.

— У меня книга есть, — доверительно склонилась Птицына к Гобоисту. — Потом покажу. Там сказано знаешь что?

— Что? — прошептал ошарашенный музыкант.

— Вот слушай. Среди различных камней, — старательно, как выученный урок, декламировала она, — есть такие, которые хотят убежать, а другие преследуют их. Одни прислоняются, другие поддерживают. Смотрят вверх и смотрят вниз. Одни лежат, а другие стоят… Они живые, — прошептала она. — Понимаешь?

— Да чего уж здесь не понять, — сказал милиционер-буддист. — Это всем известно. Рюмочку освежить, мастер?

Глава восьмая

1

Народ готовился к новогоднему празднику.

В уездном Городке на главной площади уже стояла большая ель, упертая стволом в огромный крест из струганых брусьев, зачем-то выкрашенных зеленой масляной краской; ель была украшена цветными целлулоидными игрушками и серебряными пушистыми гирляндами, цепочками разноцветных лампочек и ватным снегом — натуральный всё отказывался идти. Здесь же, на иллюминированной центральной площади бывшей княжеской столицы, красовалась и большая афиша Слоны и лилипуты, — но потрепанная, в подтеках, видно, еще осенняя, не сняли ее, должно быть, по нерасторопности, а может — красоты ради.

Елочки пожиже стояли и во дворах самого богатого района Городка, где прямо напротив монастыря, который был отлично виден на холме за рекой, в особняках жили зажиточные граждане, преимущественно местные гангстеры: видно, идя на дело, им было ловко креститься на далекие купола. Здесь же была вилла районного прокурора и домики послабее — представителей иных правоприменяющих органов.