Мы, значит, армяне, а вы на гобое

Именовался этот двухэтажный кирпичный барак на четыре семьи — то, что в рабочем пригороде европейского города назвали бы town hause, — Коттедж. Стояло это одинокое строение посреди рабочего поселка и глядело барином. Вокруг были другие бараки, но одноэтажные, из досок и щитов, темные от старости и пролившейся на них за многие годы влаги, кучились ветхие сараи и курятники, вольно раскидывались веселые пестрые помойки с копошившимися там шелудивыми котами, спугивавшими клюющих птиц; здесь же, неподалеку, моталось белье на веревках, росли и плодоносили кусты смородины и рябины, кудрявилась картошка, ходили вислозадые бабы в телогрейках и резиновых сапогах, коли шел дождь, в жару — в цветастых тряпочных тапочках на грязных босых ногах и линялых ситцевых сарафанах; качаясь, шастали мужики. Ветер доносил до Коттеджа запах навоза с ближайшей фермы, аромат мусора, вонь прогорклого масла, на котором жарили пищу, и дощатых сортиров.

Конечно же, Коттедж был оазисом цивилизации. К нему были подведены магистральный газ и электричество, в нем были ванные и теплые туалетные комнаты, бойлеры подавали горячую воду, а клозеты были соединены с единой центральной канализацией, о самом существовании какового изобретения древнеримской инженерной мысли многие окрестные люди могли и не подозревать.

Прямо перед Коттеджем шла хорошая асфальтовая дорога от самого шоссе — ее протянули к вилле какого-то губернского начальника. Вилла стояла гоголем посреди Поселка банкиров, — так называли это огороженное и охраняемое место поселяне. Туда что ни день ходили беспорядочной толпой по шоссе солдаты: утром в одну сторону, вечером в другую, наверное, их одолжил для строительных нужд богатых людей командир какой-нибудь военной части поблизости.

У банкиров асфальт благополучно обрывался, продлеваясь ухабистой грунтовой сельской дорогой. Но к Коттеджу можно было подъехать в любое время года и в разную погоду. Тогда как уже и в сравнительно не густой дождь в глубину поселка колесным ходом попасть можно было только на самосвале или тракторе.

Поделен Коттедж был между четырьмя хозяевами. У каждого двухэтажная квартира из четырех комнат: три наверху, внизу кухня девять метров и гостиная; санузел, два крылечка и просторный балкон, каковые у нас принято называть на итальянский манер лоджиями, под всем этим — большой бетонированный подвал, там надо было разгрести кучу мусора и откачать воду, чтобы как-то использовать. Соседи все это давно проделали, Гобоист, разумеется, нет.

3

Звали Гобоиста Константин. Это был поджарый с горбатым носом, делавшим его похожим на южанина, с сединой в бакенбардах, московский взъерошенный мальчик под пятьдесят. Он оказался обитателем Коттеджа совершенно случайно для самого себя. Дело в том, что у него была — третья по счету — жена, дама весьма предприимчивая. Когда они познакомились лет пятнадцать назад, ему было за тридцать, ей около тридцати, на пять лет меньше, он вел прекрасную стремительную жизнь гастролера и холостяка, имел много долларовых бумажек и кредитную карточку Visa — тогда, в конце 80-х, это было круто, как говорят нынче; одевался в Испании, где часто выступал, ездил на девятке малинового цвета, автомобиле весьма престижном в те времена, жил один в небольшой, но очень приличной двухкомнатной квартире на Дорогомиловской, потолки три шестьдесят с лепниной, кухня десять метров, использовалась как столовая, был окружен антиквариатом, картинами — подарками друзей-художников, — поклонницами и давними приятельницами-дамами и, что называется, ни в чем себе не отказывал.

У его будущей жены собственной квартиры не было. Зато была малолетняя дочь от первого брака и папа-генерал — господин великого роста, но довольно флегматичный для южанина, — с маленькой говорливой женой. Семейство жило в трехкомнатной квартире в Измайлове, потолки два шестьдесят, кухня шесть с половиной. Мужа-футболиста, отца девочки по имени Женя, тоже не было, то есть он когда-то был, но давно растворился за ненадобностью, за законченностью своей спортивной карьеры и за алкоголизмом в стадии, не предполагавшей компенсации…

Этот роман длился для Гобоиста непривычно долго, как затянувшаяся баталия, позиционно, так сказать. Причем очень скоро любому стороннему непредвзятому наблюдателю стало бы ясно, что исход ее предрешен.

Поначалу новая знакомая — ее звали Анна — держалась скромно, мало говорила, терпеливо слушала, читала те книги, что он ей рекомендовал, не те — не читала, не мешала трепаться по телефону с многочисленными подружками, готовила, прибирала, в постели была нетребовательна — в меру страстна, но не мешая высыпаться. У нее был старенький жигуль-копейка, наследство от папы, пересевшего на Волгу; на нем она отвозила в химчистку-американку концертный смокинг Гобоиста, его пиджаки, брюки, плащи и клетчатые пледы, которые он любил и которые лежали у него на всех креслах и диванах.