Мы живем на день раньше

Мы проиграли с позорным счетом. Я сел на скамейку и стал нехотя расшнуровывать кеды. На душе была тоска, хотя капитан-лейтенант Уваров сказал, что я и Пузырев будем играть за сборную. Это меня не трогает.

— Проиграл, именинник. — Санька садится рядом и насмешливо смотрит на меня.

Мне нечего ему ответить. Я просто пожалел, что сказал ему о своем дне рождения. Какое ему до этого дело. В ответ на его ухмылочку я кивнул:

— Общий привет! — и пошел к «Самаре».

Мне не хотелось после проигрыша встречаться с ребятами, и я полез в машину. Норин обрадовался.

— Давайте вместе отремонтируем клапан, — сказал он и потянулся за ключом, — вместе оно сподручнее. — А потом неожиданно перешел на ты: — Ты, Безродин, со слесарным делом знаком?

Я не был знаком со слесарным делом, но меня злило обращение старшины, тон, которым он со мной разговаривал. Жалеет. Игоря Безродина жалеть не надо. Как-нибудь обойдемся сами, без помощников.

— Я исправлю, — сказал я и взял у Норина ключ.

Старшина с минуту молча смотрел на меня.

— Сами?.. Ну что ж, попробуйте.

Норин ушел, вместо него явился Санька. Он уселся на разножку и нахально уставился на меня.

— Дуешься?

— Без утешителей обойдемся, — сказал я и, поставив банку из-под смазки ближе к магистралям, полез к клапану.

Банка была скользкой и шаталась под ногами. Я поймал в прорезь ключа гайку и хотел повернуть ее вниз. Гайка не поддавалась. Я схватился за ключ двумя руками. Гайка стояла на месте. Тогда я с силой рванул ключ вниз. Ключ выскользнул из рук и со стуком грохнулся о стальной настил палубы.

— Давай я сделаю, — сказал Санька.

Меня это задело, и я зло бросил:

— Валяй.

Санька полез на банку. Он долго примерялся к гайке, крутил ключ, осторожно и как-то ловко орудовал руками. Я видел, что гайка поддавалась. Санька работал спокойно, будто всю жизнь только тем и занимался, что отвинчивал гайки.

— Сейчас, Безродин, раз, два — и в дамки. — Санька повернул ко мне счастливое лицо. Нос у него почему-то был запачкан сажей.

Я видел сутуловатую спину Пузырева, его неторопливые, рассчитанные движения и старался понять: почему он все может, а я нет? Кто он, этот парень, с круглой головой и насмешливыми голубыми глазами? И вообще, что ему от меня надо? Ха, Игорь Безродин ударился в философию, хочет познать существо человека. Смешно. Раньше со мной подобного не случалось. Увидела бы меня сейчас мама, обязательно бы изрекла:

— У Игоря это возрастное.

А может быть, это действительно возрастное? Возрастное… Слово-то какое скучное, сухое.

— А… а… а… а!!!

Страшный крик наполнил машинное отделение. Я не столько услышал, сколько ощутил этот рвущийся из глубины души человеческий крик. Я видел, как бьет из магистрали белый сноп пара. Саньки у клапана не было. Он лежал на палубе, уткнувшись в грязную банку из-под смазки. Глаза у меня стали квадратными. Я вспомнил, что забыл перекрыть пар.

…Ночью я не мог сомкнуть глаз. На улице гулял шалый ветер, в черном квадрате окна тоскливо висела голубая луна, а я ворочался с боку на бок и думал о Саньке, о том, что мы с ним совершенно разные люди.

Пузырева увезли на большой зеленой машине с красным крестом. И сейчас мне вспомнилось бледное вытянувшееся лицо Норина, испуганные глаза и раздраженный голос капитан-лейтенанта Уварова.

— Мальчишки, гайки отвернуть не могут! — ругался Уваров и ходил по палубе «Самары», большой и злой.

Матросы стояли молча. Никто из них толком не знал, что произошло с Санькой. Один я мог объяснить, но я молчал.

Заснул я, когда сырое туманное утро заглянуло в окно.

После подъема меня окружили ребята. Вперед вышел Норин. В руках он держал небольшую коробочку. Коробочка была сделана из эбонита, и на ее крышке поблескивал силуэт подводной лодки.

— Это вам, Безродин, — сказал Норин и протянул мне. — Пузырев говорил: день рождения у вас, вот мы и решили…

Пузырев?.. Я не сразу сообразил, что это Санька, а когда понял, у меня что-то больно стукнуло в груди. Я не слышал, о чем говорил Норин, я ничего не соображал.

— Возьмите, — Норин тронул меня за рукав.

Я оттолкнул его и бросился бежать.

— Дикарь, — бросил кто-то мне вслед.

Я бежал к командиру, чтобы рассказать ему все.

* * *

В светлой палате госпиталя непривычная тишина, пахнет лекарствами. Я сижу рядом с Санькой. У него забинтованы руки и грудь, губы чуть припухли, а глаза смотрят на меня все так же прямо и насмешливо.

— Ну что, оригинал, познающий мир, пришел? — говорит Санька. — Я знал, что придешь.

— Командир отпустил к тебе… — бормочу я и гляжу в окно.

Там в голубое высокое небо упираются пирамидальные тополя. Светит яркое солнце. По ветвям тополей прыгают воробьи.

«ЛЕГЕНДА» ВЕНЯВСКОГО

1

На площадке первого этажа мичман Козырев остановился и посмотрел вверх, в широкий лестничный пролет. Это вошло в привычку: уходя из дому на корабль, останавливаться здесь. Отсюда, сквозь узорчатые сплетении перил, хорошо видна обитая черным дерматином дверь.

В подъезде послышались шаги.

— Зачем ты все это говоришь? Ведь ты совсем не знаешь Венявского, — раздался взволнованный девичий голос.