Мы здесь живем. Том 3

— Лучше ломайте сами. Не то пришлем сюда из КПЗ бригаду «декабристов», и они так все сломают, что взвоете. И еще за ваш счет. Вам же хуже!

Моя сортирная тяжба с властями в Тарусе кончилась благодаря вмешательству в мою судьбу более высоких инстанций. По приговору Калужского суда меня отправили в ссылку на четыре года в Сибирь. А пока я там находился, в Тарусе власти снесли не только мой сортир, но и сам дом. Снесли под предлогом того, что на этом месте власти города решили что-то строить. Вопрос о моем жилье будет решен по возвращении меня из ссылки.

Квартирный вопрос

Лариса: За пятьдесят лет моей жизни мне никогда не приходилось жить под открытым небом: спать на скамейке в сквере, подстелив газету, или ютиться в какой-нибудь коробке из-под макарон (правду говоря, информацию о таком способе существования я почерпнула из газетных статей под рубрикой «В мире капитала»). Крыша над головой у меня была всегда — хотя и не было еще зафиксировано в Конституции право на жилище.

Родилась я в Харькове в коммунальной квартире; смутно припоминаю длинный коридор, много дверей, и одна из них — наша. Не знаю, была ли там коммунальная кухня: еду готовили на пороге комнаты на примусе, и от этого однажды случился пожар. Зато лет с трех и до семи я прожила в отдельной трехкомнатной квартире. Отец принадлежал к привилегированной категории советских работников, и ему отвалили положенный кус государственного пирога. Когда же отец получил жилплощадь в бараке воркутинского лагеря, оставшуюся семью — для равновесия — уплотнили, так что я опять, и уже навсегда, оказалась в коммуналке. Нам еще повезло, многие семьи тогда просто выбрасывали на улицу. Помню, в 1937–1938 годах, идя в школу, я каждое утро видела в подъездах кое-как сваленные узлы, а около них старуху или ребенка: они сторожат барахло, пока дееспособные члены семьи ищут угол, куда бы приткнуться. У нас в квартире к этому временя поселили «чистую» семью, так что на наши коммунальные метры никто не позарился. Еще помню, при мне, считая, что я по малолетству ничего не пойму, моя мать и другая «жена врага народа» вели разговор: есть, мол, в Харькове прокурор такой-то, берет с женщин плату «натурой» за то, чтоб отстоять квартиру…

…В 1950 году, после смерти матери, я осталась владелицей комнаты в пятнадцать квадратных метров — богатая невеста. Пятиэтажный дом с удобствами в центре Харькова, в квартире, кроме меня, всего только одна семья. Но как раз это приданое оказалось фата-морганой: я выхожу замуж за москвича, а харьковскую жилплощадь обменять на московскую абсолютно невозможно. Муж с матерью имеют комнату в Москве, и я переезжаю к ним.

— Бросать квартиру?! Ты с ума сошла! — дружно запричитали все мои и мамины друзья.

— Но ее с собой не возьмешь ведь, — возражала я.

— Так продать!

— Она же не моя, казенная.

— С луны свалилась! Казенную-то и продать.

Мне нашли «покупателя» — это был очередник с семьей из пяти, не то шести человек. Уже больше года они числились первыми в городской очереди на жилье, но будут ждать еще и год, и два, и пять (а освобождающиеся комнаты будут уплывать «по блату»), если самочинно не займут свободную площадь, и тогда она их по праву. «Покупатель» должен был уплатить мне пятьсот рублей (старыми деньгами) только за то, что поставит свои чемоданы у меня в комнате, пока я еще не сдала ключи, и останется в ней ночевать накануне моего отъезда. Я никак не могла решиться на такую сделку, и тогда отец моего друга, сосватавший мне «покупателя» (который, кстати, был его приятелем и сослуживцем), полностью взял на себя посредничество.

— Она еще раздумывает! У тебя же ни гроша за душой. И человека облагодетельствуешь. Ты только своевременно впусти его в комнату.

Тем временем конкуренты не дремали. На мои пятнадцать метров метили соседи, вчетвером занимавшие остальные две комнаты в квартире. Раньше это была их квартира, но их — как остававшихся под оккупацией — уплотнили (как нас самих когда-то) нашей семьей. Не знаю, как они относились к немцам в 1941–1943 годах, а мы для них уж точно были оккупантами, захватчиками. В ожидании моего выселения соседка перестала выходить из дому и никого не впускала в квартиру. Выгнала на всякий случай даже моего мужа, которого отлично знала.

— Таких мужей тут навалом, каждый день новый! — Она правильно чуяла опасность с моей стороны.

Во дворе мне на пути то и дело попадалась управдомша:

— Ларочка, как живешь? Муж уже уехал? Соседи не обижают? Ты смотри, комнату им не оставляй, фашистам этим… Так когда ж ты в москвичи запишешься?

Соседи снизу, с четвертого этажа, сказали мне, чтоб я ни в коем случае не сообщала управдомше о дне отъезда: тесно живущая семья из флигеля уже дала ей взятку за мою имеющую освободиться комнату.