Мы здесь живем. Том 2

Впоследствии, знакомясь с материалами дела в Бутырках, я ахнул, когда нашел там один документ. Это был рапорт какого-то милиционера. Он докладывал, что в метро заметил мужчину, то есть меня, который подозрительно вел себя. Это толчковый документ — с него и начался формальный арест. Милиционер сообщил кому следует, и меня взяли как подозрительного. А брали-то меня мои топтуны, которые меня пасли уже более полугода. Коробит от этой неуклюжести КГБ. Ведь могли б и почище оформить «дело». Или приспичило и некогда было? Но не со мной одним так поступили. Ведь ни одного процесса за последние годы КГБ не провел, чтоб из него не перло его рыло, без позора на весь мир. И дело не в том вовсе, что некогда.

Дело проще: кого стесняться? кого бояться? А чем грубее, показательнее и откровеннее, думают власти, тем воспитательнее и неотвратимее.

Знакомясь с делом, я видел, как милиционер получил указание написать рапорт (возможно, меня он даже и не видел никогда). По его рапорту меня арестовали в метро и везут «подозрительного» в милицию выяснять личность. Я еще на пути в милицию, а на мое имя там уже заготовлен запрос в архив подписок (или со вчерашнего дня уже готов был к сегодняшнему утру?).

Меня обыскивают. При мне в кармане несколько конвертов, готовых к отправке. Думал их отправить из отделения связи возле работы. Это оставшиеся экземпляры моего письма о событиях в Чехословакии. У меня их забирают и сразу же куда-то уносят.

После обыска мне предлагают расписаться в протоколе обыска. Читаю этот документ. Не нахожу в перечне изъятых вещей этих экземпляров и начинаю требовать, чтоб их тоже внесли в список. Дежурный офицер нервничает, о чем-то переговаривается с типом в штатском и потом ко мне:

— Так будете расписываться в протоколе или нет?

— В протоколе не все изъятые предметы перечислены.

— Будете расписываться?

— Если впишете изъятые…

— Понятых!

Он, не дослушивая меня, открывает дверь в коридор, и оттуда входят понятые.

Понятые расписываются и уходят. Я оформлен в протоколе как отказавшийся от подписи.

И вот я снова в камере. Один. Она довольно чистая, и мне надзиратель дал даже на подстилку «Правду».

Вот только холодно было. И как же я рад был, когда на следующий день мне друзья передали теплый свитер. Пробыл я в камере около двух суток. За это время меня вызывали прокурор и следователь-милиционер Ганынин.

Я отказался разговаривать со следователем о предъявленном мне обвинении по ст. 198 (нарушение паспортных правил). Прокурор же уговаривал дать показания. С прокурором я тоже на эту тему разговаривать отказался, заявив, что дело фабрикует КГБ. <…>[34]

— Но брали-то меня гэбэшные топтуны!

— Мне ничего неизвестно, я ничего не знаю! — и все в этом роде.

А вот как не посмеяться над оптимистами, пишущими статейки о сокращении преступности в СССР?

Сломали Таганку! То-то восторгов было — уменьшается потребность в тюрьмах, стала меньше преступность. Даже Высоцкий отозвался на это событие песней. А вот сюда бы его, в пятьдесят любую камеру, на любой этаж Бутырок семидесятым для ровного счета, хотя мест в камере на восемнадцать.

И по обычаю, почти забытому, начинать обживаться в камере с места у параши, то есть от унитаза. И ждать, как великого праздника, чтоб кого-нибудь сегодня же дернули из камеры, чтоб живая очередь лежачих тел чуть двинулась по направлению освободившегося места. От унитаза к стенке, потом под нары (хорошо еще, если щит достанется!), потом в проход между нарами. А вот вы уже и на законном месте — на первом ярусе железных кроватей сплошным помостом вдоль стен.

А что Таганку сломали, так наверстаем Бутырками. Ведь МВД не изолированная часть государственной машины! И эта часть тоже пользуется плодами НТР. В век космических скоростей и ядерной реакции и темпы должны быть соответственными. Ускорение, ускорение во всем!

Если раньше, лет пятнадцать-двадцать назад, арестант в тех же Бутырках или на Таганке отсиживался с момента ареста и до отправки на пересылку месяцев десять, а то и год, то сегодня он задержится на два-три месяца. За редким исключением, конечно. Так и раньше пересиживали взятый мною здесь срок в десять месяцев или год. <…>

[Это каса]ется, во-первых, плохой технической оснащенности МВД лет двадцать назад. Ну, например: задержали по подозрению кого-то. Чтоб выяснить личность, нужно собрать сведения, навести справки: где родился, где крестился, судимый ранее или нет, а если да, то сколько раз, где, когда и по скольку лет. А эти справки нужны не только для выяснения подозрительных, [но и] о любом, взятом под стражу. И собирали эти справки неделями. Арестант же все это время сидит еще и не в тюрьме даже, а в КПЗ при РОВД.

Сейчас же такие справки любой РОВД может собрать в считанные часы.

Да и юристов у нас тогда тоже было меньше, и следователей. Они и сейчас перегруженные до невозможности, особенно следователи, а тогда и тем более. Висело на каждом следователе человек по 10–15 ежедневно. И на каждого время нужно. Вот и тянулось следствие по всем этим причинам по полгода и более.