Отыскав один жилой дом, мы разговорились с хозяйкой — довольно пожилой женщиной. Оказалось, что деревня эта относится к совхозу, который находится в соседнем селе Вахонино. Из местных же жителей только один мужчина работает — дорабатывает до пенсии. Живут здесь только пенсионеры в четырех домах. Сначала нас это обрадовало: раз пустуют дома, то можно будет купить по дешевке и работать в совхозе. Но нам тут же сказали, что дома не продаются, так как пустуют они только зимой. Летом же приезжают из Москвы хозяева с семьями и живут до поздней осени. Тоже обычная история: население переселилось в город, а дома в селе, с урезанными до минимума из-за отъезда земельными участками, используются как дачи. Бывает, что старики доживают свою жизнь в селе, а дети, уехав в город, привозят к ним на лето свои семьи. И летом село наполняется жизнью. Но нас порадовали тем, что здесь можно построить себе дом: поступив на работу в совхоз, можно получить земельный участок и строить самому. Совхоз даже может помочь своему рабочему строительными материалами. Нет худа без добра! Лишь бы пристроиться, а уж домишко как-нибудь построили бы.
Нам опять посоветовали идти в Вахонино не дорогой, а через лес. Снова показали тропинку, предупредив, что сейчас там трудно пройти из-за распутицы, но зато очень близко — минут тридцать ходу пешком.
Прежде чем отправиться в Вахонино, мы решили еще раз обойти деревеньку: не терпелось высмотреть возможный участок под дом. Мы уподобились той самой хозяйке, у которой курица еще сидит в гнезде на яйцах, а она уже торгует цыплятами на рынке.
Мы высмотрели несколько совершенно пустых участков на единственной улице, из которой и состояло село. Это были давно заброшенные усадьбы. Домов уже и в помине не было — их либо продали на вывоз, либо перевели на дрова и сожгли. Даже от печей почти ничего не осталось. Только по каким-то неведомым признакам угадывалось, что на этом вот месте давным-давно, должно быть, стоял дом.
Одна такая бывшая усадьба нам очень приглянулась, и уходить было жалко с этого места: до того оно было удобно и привлекательно. Усадьба была угловой. Дом раньше стоял вдоль улицы, как и все дома здесь. Переулок перпендикулярно отходил от улицы и спускался вдоль огорода прямо к Волге. А по краям усадьба была обсажена высоченными вязами, ряд которых тянулся вдоль огорода до самой Волги. Огород тоже спускался к Волге. Место действительно было на удивление милым, лучшего, по-моему, и не бывает. Я, кажется, ради того, чтобы жить в этом райском уголке на такой природе и в тишине, готов был согласиться на любую каторгу.
И мы всю дорогу до самого Вахонино только и обсуждали и фантазировали, как можно здесь прекрасно пристроиться.
А дорога была на самом деле отвратительной. Как и по дороге к Устью на противоположном берегу Волги, мы с трудом пробирались даже по проезжей дороге, на которую скоро вывела нас тропинка. Скрашивала все эти неприятности перспектива жить на том месте, что мы облюбовали. Да и дорога проходила в красивых местах, которыми можно было залюбоваться, несмотря на непролазную распутицу под ногами.
Мы и на самом деле от деревеньки до центральной усадьбы совхоза добирались не более сорока минут. Летом и зимой, когда под ногами прочнее грунт, можно и быстрее добираться. Нас это меньше всего смущало. Мы утешали себя сравнением с Москвой: ведь в Москве иной раз на дорогу к работе в один конец тоже тратишь больше часа.
Директором совхоза оказался мужчина лет тридцати — тридцати двух. Он производил хорошее впечатление. Узнав, что я ищу работу, сразу поинтересовался, есть ли у меня какая специальность. Мне нечем было похвастаться в этом отношении, так как специальности для работы в сельском хозяйстве у меня никогда не было.
— Топор можете в руках держать?
По его вопросу, по тому, как он это сказал, чувствовалось, что ему не хочется выпускать лишнюю пару мужских рук и он старается найти им работу в своем хозяйстве.
А мне раньше в лагерях приходилось работать на строительстве, в том числе и плотничать, поэтому я уверенно ответил, что могу.
— Ну и прекрасно, — весело объявил директор. — Строить нам нужно много и долго, а плотников у меня всего три мужика. Да пьют они частенько. Беда с этим у них.
При этом он испытующе смотрел на меня, как бы спрашивая: «А ты не зашибаешь ли тоже?»
Не дождавшись от меня ответа на свой немой вопрос, он спросил напрямую:
— А вы как относитесь к этому делу? — и он поднял над столом руку, кистью изобразив известный символ выпивки.
Я замялся с ответом. Каждый раз чувствуешь себя по-дурацки при таком вопросе. Я на самом деле могу ответить, что не пью. Но когда тебя спрашивает об этом человек, принимающий тебя на работу, поневоле замнешься с ответом.
Пьяниц у него полно. И каждый из них, без сомнения, при приеме на работу отвечал на поставленный вопрос отрицательно.
Заяви я директору откровенно, что не пью, — не поверит. Это точно. На словах этого он не скажет, но наверняка подумает про себя: «Знаем мы вас! Все вы так говорите!»