Мы все - осетины

От неожиданности я чуть не бросил трубу на землю. В уши мне ударил настолько оглушительный рев, что я мгновенно потерял способность слышать окружающие меня звуки. Причем это не был уже привычный звон, забивающий слух от автоматных выстрелов, на этот раз наступившая тишина оказалась полностью всеобъемлющей, будто до отказа прикрутили регулятор громкости в телевизоре. Абсолютно немая картинка перед глазами. Только нарастающий гул крови в висках, похожий на тревожное гудение проводов под высоковольтным током. Никакой отдачи я не почувствовал, только в лицо вдруг дохнуло жаркой волной, скрутивших горло узлом химической гадости, отработанных газов. А потом слепяще-яркое пятно понеслось вперед, навстречу танковой башне и, падающей звездой пронзив предутренний полумрак, врезалась точно в приплюснутый танковый затылок, словно отвесив бронированному монстру мощную оплеуху. В полном обалдении я смотрел, как огненный мяч гранаты врезавшись в железную стену башни расплющивается, растекается по ней раскаленной кляксой, как неторопливо покачиваясь, точно в замедленной съемке, отлетает кувыркаясь в сторону заветный ящик. Время для меня в тот момент практически остановилось, а зрение в компенсацию за покинувший меня слух обострилось невероятно, став подобным рентгену. Я как будто наяву видел сейчас влипшего от удара в прицельную панораму наводчика и капли крови на его рассеченной брови, видел командира зло кривящего рот в беззвучном для меня вопле и отдельно крупным планом заскорузлые, покрытые мозолистой коркой руки наводчика механически, без участия нокаутированного ударом гранаты по танковому корпусу оглушенного мозга, продолжающие делать затверженную на уровне инстинктов работу. Усиленные мощными механизмами эти слабые человеческие руки разворачивали сейчас многотонную танковую башню, разворачивали в мою сторону, чтобы стрелять в меня, чтобы всей мощью бронированного чудовища раскатать в тонкий блин, стереть с лица земли ничтожную букашку по имени Андрей Знаменский. И я ничего, совершенно ничего не мог сделать. Я даже пальцем не мог пошевелить. Так бывает в липких предрассветных кошмарах, когда собственное тело отказывается вдруг тебе подчиняться, предает тебя вовсе перестав реагировать на истошные вопли исправно работающего мозга.

Сверкнув ярким болидом вторая граната врезалась точно в оставленную моим выстрелом на броне темную проплешину, и размеренное неотвратимое движение разворачивающейся ко мне танковой башни мгновенно застопорилось. Она еще пыталась пару раз неуверенно дернуться, но я видел, я чувствовал, что это уже агония. Мы сделали это! Мы совершили-таки невозможное! Мы убили бронированного зверя! Почему-то я не чувствовал никакой радостной эйфории, только глубочайшее опустошение, апатию и усталость. Ствол танковой пушки бессильно обвис на полпути, башня неловко перекосилась, а из-под того места, где она соединялась с корпусом показался жирный черный дым, пока вившийся легкой тонкой струйкой, но с каждой секундой усиливающийся. Разом, почти синхронно откинулись крышки башенных люков и неловкие, шатающиеся словно пьяные танкисты полезли из них наружу. Я был искренне удивлен тому, что оба они живы и судя по всему даже не ранены, только оглушены. Значит мы убили лишь безвинный в сущности танк? Те кто были его мозгом, направляющей злой силой, остались целы и невредимы? Это было неправильно, несправедливо. Но в моих силах было исправить сейчас эту ошибку судьбы. Медленно разжав, все еще судорожно стиснутые вокруг пустого контейнера пальцы, я уронил использованную «муху» на асфальт и потянул из-за спины автомат.