Мы все из Бюллербю

Когда костер почти догорел, дядя Эрик сказал, что пора спать. Наши папы не строят себе шалаша, они просто заворачиваются в одеяла и ложатся на землю вокруг костра. Мы с Бриттой и Анной залезли под нашу ель и тоже завернулись в одеяла. Сперва мы немножко поболтали, но ночью в лесу разговаривать неприятно: все время чудится, будто в темноте кто-то притаился и подслушивает.

Бритта с Анной заснули раньше меня. А я еще долго-долго лежала и слушала, как шумит лес. Он шумел очень тихо. И так же тихо плескались о берег волны. И странно, я вдруг перестала понимать, весело мне или грустно. Я все лежала и думала, весело мне или грустно, но так и не поняла. Наверно, человек становится чуть-чуть ненормальным, когда ночует в лесу.

Папа разбудил нас в четыре часа. От холода у меня зуб на зуб не попадал, но солнце светило уже вовсю. Мы вылезли из шалаша и затеяли возню, чтобы немного согреться.

Над озером лежал легкий туман, но вскоре он рассеялся. Мы с папой, Лассе и Боссе сели в одну лодку, а дядя Эрик, дядя Нильс, Улле, Бритта и Анна — в другую и поплыли вынимать ловушки.

Мне жаль тех людей, которые никогда не плавали по озеру в четыре часа утра и не вынимали ловушек с раками.

Почти все ловушки были полны. Лассе и Боссе запросто хватают раков руками, а я боюсь. Боссе вынул одного рака и долго смотрел на него, а потом взял и отпустил обратно в озеро.

— Ты что, спятил? — закричал на него Лассе. — Хочешь всех раков выпустить?

— У этого были такие грустные глаза, — сказал Боссе.

— Дурак! — возмутился Лассе. — Теперь он разболтает про нас по всему озеру, и мы в этом году не поймаем больше ни одной штучки. Зачем ты отпустил его?

— У него были очень грустные глаза, — повторил Боссе.

В это время к нам подплыла вторая лодка, и мы спросили у Бритты, Анны и Улле, много ли у них раков.

— Полная лодка! — крикнул Улле.

Потом мы вернулись к нашей стоянке и вытряхнули всех раков в две бельевые корзины. Корзины были с крышками. Собрав свои вещи, мы отправились домой. На траве лежала роса, а на деревьях кое-где висела паутина. Она сверкала, как бриллианты. Мне хотелось и есть, и спать, и у меня промокли ноги, и мне было очень хорошо. Что может быть лучше, чем идти друг за другом по узкой тропинке и нести домой две корзины раков? Дядя Эрик свистел, а мы пели.

Вдруг Лассе закричал:

— А я вижу дым! Это в Бюллербю топят печи!

И тут мы все увидели, как над лесом поднимаются три столбика дыма. Действительно, это в Бюллербю топили печи. Значит, наши мамы уже проснулись! А вскоре мы увидели и все три дома. В окнах пылало солнце, и наша деревня была удивительно красива.

— Бедные люди, которым негде жить! — сказала я Анне.

— Бедные люди, которые живут не в Бюллербю! — сказала Анна.

Дедушка уже проснулся и сидел на лужайке под вязом. Он услыхал, что мы вернулись, и крикнул:

— Ну как, есть нынче раки в Лесном?

Дядя Эрик ответил, что раков столько, что дедушка, наверно, никогда столько и не видывал. Но дедушка сказал:

— О-хо-хо! Я в былые дни вылавливал там чертовски много раков!

Мы уселись на траву возле дедушки и рассказали ему, как нам было весело. А Лассе открыл бидон, где лежали раки, которых поймали мальчики, чтобы дедушка послушал, как раки барахтаются. Они, когда барахтаются, издают особый звук — «клир-клир». Этот звук не спутаешь ни с каким другим. Дедушка засмеялся и сказал:

— Да, это раки, ошибки тут быть не может!

Тогда Лассе спросил:

— Дедушка, а можно, мы сегодня устроим у тебя в комнате раковый пир?

— О-хо-хо! Конечно, можно! — ответил дедушка.

ДЕДУШКИН ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

В воскресенье нашему дедушке исполнилось восемьдесят лет. В этот день все в Бюллербю встали очень рано. В восемь часов мы поднялись к дедушке — папа, мама, Лассе, Боссе и я, Оскар и Агда, дядя Нильс и тетя Лизи, Улле и даже Черстин и, разумеется, Анна, Бритта и их мама и папа. Тетя Грета несла поднос, на котором стояла чашка кофе и разное угощение. И все принесли дедушке цветы.

Дедушка уже сидел в качалке, как всегда красивый и добрый. Мы, дети, спели ему песню, а дядя Эрик произнес речь. В конце речи он сказал:

— Такого отца, как у меня, нет ни у кого!

И тогда дедушка заплакал, и слезы капали ему на бороду. Я тоже чуть не заплакала.

Весь день дедушке приносили письма, цветы и телеграммы.

— О-хо-хо! — говорил дедушка. — Вы только подумайте, люди еще помнят такого старика!

Я уж и не знаю, сколько раз он в этот день сказал «О-хо-хо!». Он сидел в качалке и время от времени произносил:

— Восемьдесят лет, подумать только, какой я старый! О-хо-хо!

Когда он повторил это в пятый раз, Анна подбежала к нему, взяла его за руку и сказала:

— Дедушка, обещай, что ты никогда не умрешь!

На это дедушка ничего не ответил, он только погладил Анну по щеке и сказал:

— Дружочек ты мой!

Когда кончились все письма и телеграммы, мы прочли дедушке газету. И представьте себе, в газете тоже было написано о нашем дедушке!

«В воскресенье 18 октября исполняется восемьдесят лет землевладельцу из Бюллербю Андерсу Юхану Андерссону».

Мы прочли это дедушке, он закивал головой и сказал:

— Ишь ты, даже в газету попал, о-хо-хо!