«Мы вброшены в невероятность»

«Что с ним случилось, не знаем, — писал в те годы К. Чуковский, — и он внезапно весь переменился. Переменившись, написал „Аэлиту“. „Аэлита“ в ряду его книг — небывалая и неожиданная книга, книга не о прошлом, не о будущем. В ней не Свиные Овражки, но Марс. Не князь Серпуховский, но буденовец Гусев, и тема в ней непохожа на традиционные темы писателя: восстание пролетариев на Марсе.

Словом, „Аэлита“ есть полный отказ Алексея Толстого от того усадебного творчества, которому он служил до сих пор».

Причин обращения Толстого к фантастике несколько. Можно предположить, что одна из главных — это желание писателя создать произведение о современности, высказать свое отношение к великим событиям в родной стране, но одновременно недостаточное знание новой действительности, может быть, даже известная боязнь прикоснуться к ней. В этой сложной творческо-психологической ситуации именно многоликая фантастика пришла на помощь художнику. Конечно, в изображении революции на Марсе немало наивного, особенно на сегодняшний взгляд, хотя, быть может, именно на сегодняшний в этой наивности заключена особая прелесть. Как бы то ни было, «Аэлита» рождена и вдохновлена революционными событиями, и пусть политические взгляды недавнего графа еще не были устоявшимися, свое отношение к революции он сумел передать однозначно, это отношение сквозит как в изображении немногочисленных петроградских сцен, так и опосредствованно, через «действительность» Марса.

Главное в «Аэлите» — это свежий ветер революции, который толкает людей на самые невероятные поступки и подвиги; нет ничего невозможного в этом взлохмаченном, голодном, прекрасном и яростном мире. Духом обновления всего — Земли, Марса, человеческих душ веет со страниц «Аэлиты». На Марс, так на Марс, за чем дело стало, товарищи! Прочтя объявление инженера Лося, приглашавшее желающих на соседнюю планету, красноармеец Гусев и остальные жители Петрограда не слишком-то и удивились, зато оно привело в изумление и даже обалдение американского корреспондента Скайлса, который, правда, «со спокойным мужеством… ожидал всего в этом безумном городе», но тем не менее объявление подействовало на него крайне болезненно. Контраст материальной нищеты тогдашнего Петербурга и грандиозности такой задачи, как полет на Марс, слишком велик, чтобы быть только «обстоятельством места и времени», он становится символом величайших дерзаний.

Хотя известно, что А. Толстой, кстати, инженер по образованию, был знаком с трудами Циолковского, и ракета, сконструированная инженером Лосем, возникла в романе совсем не по наитию, но это, конечно, чисто литературная ракета, на особое правдоподобие не претендующая. Толстого вовсе не заботит научная достоверность, его волнуют гораздо более важные для литературы художественно-поэтические задачи. Великолепный пример — это пролет корабля через голову кометы. Гусев стоит у окошка и покрикивает:

«Легче — глыба справа… Давай полный!.. Гора, гора летит… Проехали… Ходу, ходу, Мстислав Сергеевич».

Такие строки не производят впечатления ни фальши, ни пародии и совсем не заслуживают иронии, с которой на них обрушился такой литературный авторитет, как Ю. Тынянов:

«Взлететь на Марс, разумеется, не трудно — для этого нужен только ультралиддит (вероятно, это что-то вроде бензина)…»

Насмешки между тем должны адресоваться лишь к тому, к чему сам сочинитель относится всерьез. А если приглядеться к роману повнимательней, то также нетрудно, как взлететь на Марс, найти в нем и детали, совсем не вызывающие иронического отношения, например, тот шарик, с помощью которого Аэлита на первых порах общается с землянами — аппарат для перевода мыслительных образов в зрительный ряд; сцена кажется перенесенной в «Аэлиту» из какой-то современной книги. Да и сама телесвязь, позволяющая видеть и слышать на дальних дистанциях, тоже немалого стоит по тем временам.

Первое произведение, которое вспоминаешь, когда думаешь о литературном окружении «Аэлиты», — это, конечно, «Война миров» Герберта Уэллса. И действительно, мимо могучего влияния Уэллса вряд ли может пройти хоть один фантаст нашего столетия. В данном случае речь идет не только о марсианской теме, сильнее всего заметна, если можно так сказать, отрицательная связь с концепцией человека в уэллсовских романах. Об этом говорит сам А. Толстой: