Мы, урус-хаи

У всех кузнецов свои колдования на закалку были. Кто-то по-простому в воде калил, кто-то в масле, кто-то – и на воздухе: или кузнечиха, или дочка кузнецова скакали во весь опор на коне, держа на отлёте раскалённый меч. Про рохатых кузнецов недоброе сказывали, не говоря уж про дварей…

Добах был мудр. Он калил в сале. Делал эти пласты Мураш, скалывая, когда надо, острыми щепочками: свиное сало, каменная соль, мясо нежное; снова сало, снова соль, снова мясо, потолще; и так слоёв шесть-семь, и в общем где-то с пуд всего. Чистая холстина расстилалась рядом со столом… Добах брал прихватом меч за пяту или за шип – и с нажимом и потягом отрезал пласт; сало как раз переставало шкворчать, когда он доводил клинок до последнего, нижнего слоя. Второй раз погружал он клинок в пламя, грел недолго, зато студил медленно, покачивая и кружа им в воздухе. Мураш в это время запускал в горн следующий клинок – и шёл сгребать обрезки сала в корзину. Запах стоял…

Когда всё кончалось, Добах и Жимля оставались точить и полировать готовьё, а Мураш волок тяжёлую корзину в коптильню к батяне Ершу, тестю Жимли. И долго потом подкреплялись они на работе этими копчушками.

Вот и сейчас: волок-волок Мураш корзину к Ершу, а навстречу ему Игашка, младшая дочка батяни, а в руках у неё короб берестяной, тряпицей прикрытый…

– Проснись, командир, – появился откуда-то из-за угла Барок. – Решать надо…

8

Обуз был не воинский и не купеческий, а поселянский: три дюжины крытых дороб с колёсами выше человека, в доробы запряжены волы, а лошади бредут на привязях; на некоторых едут парнишки с луками в руках, и ещё человек двадцать верховых разбросаны вдоль обуза: кто впереди, кто в серёдке, кто замыкает. От ватаги защита, да; а от боевой силы… смех. Разве что сослепу кого поранят.

Мураш пересчитал лошадей. Сорок семь. Это половина отряда с подменными окажутся… ну и дело большое, громкое… и хлебный припас…

Заманчиво.

Но и уходить придётся сейчас же, новую лёжку бить, это опять день-ночь без отдыха. А главное – отречения не совершивши, на такое дело идти…

– Пропускаем, – сказал Мураш.

– Что ж ты, командир… – выдохнул Барок. И Манилка посмотрел косо, не одобрив.

– Я сказал, – отрезал Мураш.

И пополз с пригорка. От свежей травы – дурел просто.

9

Отречение, дело нечистое, тёмное, на собачий час пришлось. Огонь растравили в яме, Мураш кинул туда по листку белены, вороньего глаза, молочая. Все сидели, смотрели, дышать забыв. Мураш снял с шеи малый кружель, пресветлого солнышка-Ра образ нательный, задержал в руке, греясь в последний раз…

Потом плюнул на него. Сказал:

– Отрекаюсь и проклинаю тебя, Ра…

Горло перехватило, не досказал похабную фразу. Просто бросил кружель в огонь. Кожа и береста вспыхнули жарко.

За ним и другие снимали образы, кто на шее носил, или из кишеней поясных доставали, а Манилка – и вовсе из заплечного мешка. Раскладная кинига тихо плакала в руках у Манилки, он в неё смотрел, шевеля губами, потом выронил из рук в огонь – и долго был как мёртвый… Рысь свою Рось ясную бесценную в руках измяла, изорвала; бросила, проклиная. Не сдержалась, ушла от огня. Беляна следом – утешать. Кто бы её утешил… У Барока, веру сохранившего прежнюю, образок Единого; долго смотрел Барок, что-то думал; последним плюнул, швырнул в огонь с силой.

Теперь они все были почти и не людьми, а так – беззаконными сиротами. И за злодейства за все свои отвечали сами и только перед собой, не срамя своих богов.

10

Обуз с юга они пропустили – похоже, то были солевозы со своими приземистыми телегами, накрытыми от дождя камышом. Всего три лошади на весь обуз, а больше и взять нечего.

И тут же появился обуз с севера, такой же, как вчера – поселенческий. Немного поменьше, доробы и лёгкие дроги, тех и других по два десятка, но в общем коней сорок набиралось. Охрана была так себе.

– Берём? – спросил Мураш – и, не дожидаясь ответа, повторил: – Берём.

…Они-то небось думали, что это простой ватажный щипок – отщипнут чуток и пропустят. Потому и верховые топтались на месте, не разгоняясь. Ждали, надо думать, когда из середины подъедет старшой. Не впервой, наверное, было – встречаться с ватагой; знали: биться – себе дороже.

А когда поняли, что всё не так, было поздно.

Мураш, ни на кого внимания не обращая, подошёл к передней доробе и зарубил обоих быков. Всё: дорога была перегорожена, проехать не мог никто. И уж развернуться – тем боле.

На него бросились верховые, толкаясь и мешая друг другу – их тут же поснимали стрелами, а двоих, кто до него доскочил, Мураш снизу вверх проколол сам, драться они не умели и думали, что ежели ты на коне, так и король.

В минуту, не больше, верховых не осталось, кони скакали куда попало, все обезваженные, пустосёдлые. Из дороб и дрог лезли мужики и парни, кто с мечом, кто с дубьём…

Их убивали враз.

Только вот потом самое тяжкое настало – из-за чего и от богов отреклись…

Но кто сумел спрятаться – тех не искали. Кто убегал – давали убежать.

Уходили уже верхами, прихватив и шесть коников подменных. Взяли еды и питья. Остальное – пустили под огонь.