Мы умрем в один день

Когда выбирались из заболоченной лощины, перегрелся мотор и вышибло паром пробку. Чтобы не маячить всем на бугре, Башлыков приказал восьми конным милиционерам, сопровождавшим арестованных кулаков, ехать к небольшой дубовой роще, шагах в трехстах впереди и поджидать нас там. Штабс-капитана мы оставили с собой.

Едва втянулись в дубняк, как началась стрельба. Через минуту из-за поворота вывернулся и поскакал в нашу сторону всадник, за ним гнались, стреляя на ходу, несколько пеших. Конь закружился на месте и начал боком валиться на землю. Всадник, соскочив, бежал, размахивая руками.

— Санька, — ахнул я, вглядываясь в маленькую фигурку с путающейся под ногами огромной саблей. — Саня Василенко! Один из милиционеров, мой давнишний, закадычный друг.

— Заса-да-а! — крикнул Саня, — Назад!

Только куда назад? За спиной заболоченная лощина, из которой мы едва выбрались, а впереди, из-за деревьев, выскакивали, катились по полю новые и новые преследователи, и торопливые вспышки ввинчивали над головами жадный свист пуль.

Вот так мы оказались запертыми в заброшенной мельнице на берегу небольшой речки с домашне-уютным именем Тишанка.

Бандиты, сыпанувшие было на поляну перед мельницей, бежали назад. Башлыков и Москвин стреляли им вслед через дверной проем. Шагах в сорока возился, пытаясь подняться, человек в черном лакированном картузе. Рядом с ним лежал обрез. Бандит подтянул колени к груди и замер. Из-за деревьев снова затрещали выстрелы. Москвин втащил пулемет за простенок. Башлыков, загнанно дыша, вытирал рукавом пот с наморщенного лба.

— Съели? — переводя дыхание, проворчал он. Тяжело опустился на корточки и поманил к себе Саню. — Наши еще кто спаслись?

Саня Василенко, по прозвищу Хохленок, чернявый, небольшого росточка, моргает влажными блестящими глазами.

— Наверное, нет, Иван Михайлович! Из засады как ударили — половина сразу с коней послетала. Мне Володя Гудумака кричит, мол, скачи, вас предупреди. Я бы не ушел, — почти жалобно говорит Саня, — уже шашку из ножен вынул, а он опять: «Скачи!» — и матом кроет. Ну, я и поскакал, а когда оглянулся, Володя в сгремени вниз головой висит.

— Их было человек тридцать, а может, больше, — помолчав добавляет Саня. — Как из-под земли выросли…

— Надо же было мне ребят вперед послать! Ни за грош погибли.

Башлыков склеивает самокрутку. Я вижу, как подрагивают его корявые, обожженные до черноты от многолетней работы с металлом пальцы. Жалко ребят. Только разве знаешь, где что тебя подстережет. И дозорный впереди ехал, и оружие наготове, а вот недоглядели, и остались все семеро там лежать. Хорошо, если сразу погибли и живыми бандитам не достались. Нашему брату милиционеру от них легкой смерти ждать не приходится, тем более пощады.

Иван Михайлович поднимается, натягивает на бритую голову картуз с ободранной малиновой звездочкой и расставляет нас по местам. Мне достается окно на втором этаже, у соседнего — Сергей Москвин. Борис Кедрич тоже на нашем этаже — обеспечивает тыл. Остальные внизу. Прямухина запираем в погреб. Там по щиколотку воды и валяются несколько пустых бочек. Ничего, пересидит!

Мельница занимает выгодное положение на открытом со всех сторон правом берегу речки. В сотне шагов выше по течению, тянутся остатки плетя, за ним несколько развесистых старых ив. Чуть дальше начинается густой пойменный подлесок, в котором скапливаются бандиты. Наверное, это самая опасная сторона.

Один хороший бросок — и они у мельницы. С правой стороны, если встать лицом к плетню, нас защищает Тишанка, перегороженная старой бревенчатой плотиной. Огромные дубовые бревна изъедены лишайником, колесо заклинено, но сама плотина целая. В одном месте я даже замечаю свежеприбитую доску. Кто-то, видно, не теряет надежды воспользоваться мельницей, хотя года два-три она уже бездействует. Наверху, за плотиной, речка далеко залила пойменный лес, ниже по течению с нашей стороны полверсты открытого травянистого берега. Отсюда подобраться незамеченным трудно.

Тяжело скрипит лестница, ведущая на первый этаж. Башлыков подходит к моему окну и начинает разглядывать в бинокль лес.

— Копошатся. — Он кивает в сторону плетня. — Как у тебя с патронами, Федя?

Лицо у начальника милиции осунувшееся, с темными полукружьями под глазами. Он еще не оправился от воспаления легких. Осенью в Крыму у Ивана Михайловича убили сына, и вот теперь гибель наших семерых ребят. Мне очень хочется чем-нибудь порадовать его, и я с готовностью вытряхиваю на пол содержимое своей брезентовой сумки. Наклонившись, мы вместе, считаем тусклые, запыленные обоймы и одиночные патроны, раскладывая их отдельно от резиновых прокладок, гаек, ключей и прочей шоферской ерунды. Тридцать восемь штук и плюс четыре в карабине. Патроны для нагана хранятся отдельно, в кармане куртки. Перекатывая в горсти, показываю их Башлыкову.

— Вот еще одиннадцать штук. Хватит на первый случай!

Вид у меня самодовольный. Иван Михайлович усмехается и подходит к Сергею. У того осталось четыре с половиной «льюисовских» диска и штук двадцать патронов к американскому никелированному «кольту».