Мы такие же люди

На следующее утро на испачканном кровью полу оказались серые перья и лапки маленькой птички.

Я спросил Валару, видел ли он когда-нибудь этих летучих мышей. Он ответил, что видел их много раз. Эти мыши - "плохая пища", аборигены их не едят. Валара сказал, что такие летучие мыши живут в пещерах и питаются птицами.

Вечером я попросил его поймать мне такую мышь. За это я обещал ему пачку табака. Он улыбнулся, предвкушая удовольствие, и тут же ушел, словно это дело требовало подготовки.

На следующее утро - солнце еще не взошло над плоскогорьем - я проснулся, почувствовав, что кто-то стоит у моей кровати.

Это был Валара. Он принес летучую мышь, у которой крыло было пронзено копьем. Я поспешно оделся и стал рассматривать "вампира". Я ждал восхода солнца, чтобы сфотографировать его. Копье лишь прокололо перепонку крыла. Когда его извлекли, выяснилось, что "вампир" не пострадал.

Размах крыльев составлял два фута; туловище (длиной около шести дюймов) покрывал легкий серый пушок. Большие черные, как угольки, глаза "вампира" бегали, словно отыскивая путь к спасению, хотя он неподвижно лежал в руках Валары.

У него были крупные уши и большой рот. На носу сидел широкий лист, придававший ему фантастический вид {У летучих мышей семейства листоносов (Phyllostomidae) на носу есть кожистый придаток в виде листка.}.

Когда я наконец сфотографировал летучую мышь и выпустил ее, она села на соседнее дерево и повисла на низком сучке чуть повыше моей головы. Я стал под деревом. Через некоторое время "вампир" взлетел. Я следил за его легким полетом, пока он не скрылся из виду.

35. Рассказы Мараваны

Маравана родился недалеко от Нймбувы, удивительной скалистой вершины, мимо которой я пролетал по пути в Милингимби. Маравана хорошо говорил по-английски. По непонятным мне причинам он не пользовался расположением своих соплеменников. Он любил прихвастнуть и чрезвычайно гордился умением рассказывать легенды своего народа - "истории Старых Людей", как он их называл.

Узнав, что я интересуюсь легендами и расплачиваюсь за них табаком, он подошел ко мне на второй день моего пребывания в Оэнпелли и заявил:

- Я знаю все истории Старых Людей. Мне их рассказал отец. Я расскажу их тебе.

- С удовольствием послушаю, - сказал я.

Маравана начал рассказывать мне легенду, да так складно, что я попросил его подождать и пошел за записной книжкой. Когда я вернулся, он начал снова. Он даже стал изображать действующих лиц, меняя по ходу рассказа голос и выражение лица.

Я был в восторге. Когда Маравана кончил, я спросил, хочет ли он, чтобы я прочитал ему свою запись.

Он не понял, что я имею в виду. Должно быть, он не понимал, зачем существует письменность. Странные значки, которые я выводил на бумаге, ему ничего не говорили.

- Послушай, - сказал я. - Теперь я расскажу тебе эту же самую историю. Если я скажу что-нибудь не так, ты меня останови. Я хочу пересказать все в точности.

Читая свою запись, я подражал его голосу, повторял его жесты, делал те же смысловые ударения. На лице Мараваны выразилось удивление. Он сидел, не шевелясь, с раскрытым ртом. Когда я кончил, он продолжал глядеть на меня в полном изумлении.

Потом Маравана ушел, но вскоре возвратился с группой приятелей.

- Перескажи мою историю еще раз, а? - попросил он, указывая на друзей, словно объясняя, чем вызвана его просьба.

Теперь он улыбался и глядел на них с важным видом. Удивление, написанное на его лице, когда я читал в первый раз, сменилось выражением гордости. Когда я произносил фразы, в которых явно подражал его интонациям и манере говорить, Маравана поворачивался к своим спутникам, как бы предлагая им убедиться в том, что он сказал им правду.

То, что, воспроизводя его рассказ, я воспроизводил и его манеру рассказывать, Маравана считал своей личной заслугой. Он усматривал в этом доказательство некой присущей ему способности передавать свои таланты другим. Аборигены не сомневались, что Маравана передал мне свой талант. Каждый житель миссии хотел сам меня послушать.

Отныне Маравана всегда приводил с собой друзей. Я должен был перечитывать записи рассказов снова и снова.

Гордость Мараваны возрастала с каждым разом. Наконец, он почувствовал такую ответственность, что, приступая к очередному рассказу, нервничал, как актер, не уверенный, что справится с ролью.

Как только я брал в руки блокнот, Маравана начинал часто дышать от волнения. Однажды он выразил пожелание, чтобы я воздержался от записи, дав ему сначала отрепетировать свой рассказ:

- Не надо писать. Сегодня я просто так расскажу. А завтра пойдет совсем хорошо. Завтра ты и запишешь, ладно?

Так было несколько раз. В таких случаях я старался запомнить первый вариант рассказа Мараваны - на "репетиции" он говорил естественнее и убедительнее, чем во время "представления".

Рассказам Мараваны придавали выразительность главным образом жесты и интонация, так как известными ему английскими словами обойтись было трудно.