Мы спасаем попаданцев

— Бог умер! — расхохотался усатый красноармеец. — Ныне миром правит власть пролетариата!

— Да затрахала эта ваша власть пролетариата, — вдруг пробурчал здоровый бородатый детина с вилами. — При царе и то лучше жили: пахали, сеяли, урожай собирали — сами досыта ели, да и в городе продать чего оставалось, а теперь?

— Теперь весь урожай ваша власть пролетариата забирает, будь она трижды не ладна! — подхватила вдруг толстая баба с ведром. — Деток кормить нечем, про скотину я и не гогочу…

— А у меня на прошлой неделе красноармейцы хряка увели, — выкрикнул худенький паренек. — А он мне от мамки достался, а мамка померла! Один я теперь остался, совсем один. — Парнишка шмыгнул носом и принялся тереть глаза рукавом.

— А ну, цыц! — гаркнул «красноармейский валет». — Как были стадом, так и остались, даже слушать ничего не желаю! А ты старик убирайся с дороги, а то зарублю!

— А ты руби, мил человек, не бойся, — без страха заявил Савельич. — Все равно не уйду.

И красноармеец рубанул, рубанул шашкой прямо в лицо старика. Савельич даже охнуть не успел, просто свалился замертво наземь. А Анастасия зажмурилась, понимая, что следующей будет она.

— И так будет с каждым кто… — начал было толкать речь «красноармейский валет», но вдруг ойкнул и остановился на полуслове.

Анастасия разжала веки. Из груди красноармейца торчали вилы, которыми воспользовался тот самый возмущенный властью бородач.

— А ну бей их, ребяты, — закричал «борода». — За Савельича, за царевну!

«За царевну», — мысленно повторила Анастасия, запоминая навсегда лица простого люда, впервые вставшего на ее защиту.

Почти всех красноармейцев разорвала разъяренная толпа, лишь одному удалось уйти. Бунт деревенских был поистине бессмыслен, беспощаден и обречен. Деревню потом вырезали и сожгли дотла за предательство интересов пролетариата. Но юная княжна этого уже не видела, поскольку в тот же вечер в сопровождении паренька, у которого красноармейцы увели хряка, была отослана к «белым». Но Анастасия навсегда запомнила тех людей и тот долг перед ними, что она обязана выплатить, как и долг перед многими другими, что в дальнейшем приняли смерть за нее.

— Государыня Анастасия Николаевна, — в дверях броневика показался Колчак, — Зимний взят!

— Рада это слышать, Александр Васильевич, — покидая чертоги раздумий, кивнула Анастасия. — Я сейчас же хочу войти внутрь.

— Простите, государыня, но это может быть опасно. Не все помещения осмотрены. Внутри еще могут прятаться мятежники.

— И пусть. Пусть прячутся, как крысы по своим норам, я их не боюсь, со мной ведь вы — мой рыцарь, вы меня защитите.

— Я сделаю все ради вас — моя императрица! — Низкий поклон верного рыцаря, самого верного и благородного из всех приближенных.

Колчак шагнул в кабину, закрыл дверь.

— Трогай, — велел он водителю броневика, — подъезжай прямо к входу.

Водитель покорно кивнул, бронемашина тронулась по брусчатке Дворцовой площади. Где-то еще раздавались выстрелы, в воздухе пахло порохом и кровью. С неба падали одинокие снежинки, они опускались на заляпанные кровью камни и на убитых, не разбирая ни «белых», ни «красных». На мертвых Анастасия старалась не смотреть, хотя за последние годы уже привыкла к их обессмысленным взглядам.

Броневик остановился. Возле входа толпились солдаты, ее солдаты. Генералы Деникин и Корнилов отдавалиприказы, слушали донесения, но, завидев царевну, тут же бросились к ней и Колчаку.

Несколько минут потребовалось, чтобы объяснить соратникам желание государыни, они тоже не видели в этом ничего хорошего, но отказать не могли и сами вызвались сопровождать юную императрицу. С собой взяли лучшую пятерку солдат, среди них даже оказалась одна девушка: то ли киргизка, то ли татарка, маленькая, но опасная, с двумя японскими сабельками. Еще водитель броневика зачем-то увязался, боец он был никакой, про себя рассказывал, что жизнь провел бесполезно и греховно, оттого ничего не умел; но вот ведь загадочная русская душа — не убег ведь на запад, а решил грехи замаливать, присоединившись к армии, освобождавшей родину от «красного ига».

Зимний дворец встретил свою царицу не в лучшем виде, внутри он выглядел еще более удручающе, чем снаружи: богатое убранство все вывезено, на стенах копоть, будто красноармейцы жгли костры прямо внутри, в некоторых местах похабные надписи, от которых великая княжна даже залилась краской. А запах — иной раз и в клозете пахло лучше. Но все-таки это был ее дом, и каждый уголок здесь напоминал о минувшем. Они подымались на второй этаж, направляясь к Георгиевскому залу, и обшарпанные стены, загаженная лестница и потолок оживали в сознании Анастасии, вспыхивая былой красотой. Трупы в комнатах исчезали, пол вновь покрывали дорогие ковры, появлялись картины, люстры загорались миллионами огоньков, залы наполнялись, по ним вновь прохаживались близкие, они улыбались юной царевне, приветствовали ее, они… Анастасия открывала глаза, и ничего этого не было, лишь разруха, как и во всей ее империи.