Мы с Севой в лесу

— Вот увидишь, что будет, — говорил он по дороге домой. — Придут к нам ребята и спросят: «А где Сева?» А сорока им скажет: «Севы дома нет». — «Ну, извините, — скажут мои товарищи. — До свиданья». А сорока им: «Вы посидите. Он скоро придёт». Здорово получится, а?

Сорока оказалась птицей, действительно, на редкость понятливой. Она сразу стала открывать рот, как только мы подносили ей кусочек хлеба или мяса. Быстро научилась пить молоко из пипетки. Мы назвали её Саргой, и вскоре она уже знала своё имя и радостно мчалась на зов. Нас с Севой она узнавала даже по шагам: мы ещё в коридоре, а она уже стоит у двери и раскрывает свой огромный рот, прося подачки.

К несчастью, у Сарги оказался дурной характер. Она хотела, чтобы все только ею и занимались. Сядешь писать, она выхватывает у тебя ручку, начнёшь читать — рвёт книгу. Дошло до того, что уроки учить пришлось уходить к товарищам.

Тогда мы выселили её на балкон. Но там ей стало совсем скучно, и она всячески старалась обратить на себя наше внимание. Уже на рассвете Сарга выскакивала из своего ящика и начинала орать на весь квартал, как базарная торговка.

Соседи пожаловались в домоуправление, что наша сорока не даёт никому спать. И пришлось нам расстаться с Саргой, так и не услышав от неё ни одного путного слова.

Сева отнёс её в кружок юннатов при Дворце пионеров.

Научили ли её говорить юннаты, не знаю.

Косолапый утенок

На лесной опушке мы нашли выводок утят. Они были совсем маленькие, каждый не больше спичечной коробки.

Что случилось с их матерью: подстрелил ли её злой охотник, схватила ли лиса, или ястреб — мы так и не узнали. Но у малышей был такой растерянный вид, они так беспомощно табунились в высокой густой траве, что мы решили взять их домой.

Утят было двенадцать штук. Когда мы высыпали на пол эти пушистые зеленоватые комочки с тёмными пятнышками на головках и на крыльях, наша бабушка всплеснула руками:

— Сиротки вы мои! Да чем же вас кормить-то прикажете?

А утята уже рассыпались по всему полу, вытащили из блюдца у котёнка кусочек хлеба и принялись глотать его, смешно дёргая широкими носами.

Мы и стали кормить их хлебом.

Сразу за нашим домом начинался огород, а за ним, на лугу, было небольшое мелкое озеро. Туда мы носили наших питомцев в корзинке, и они целый день ныряли и плескались в воде.

Утята росли быстро и уже к середине лета стали походить на взрослых уток. Как мы их различали, я теперь уже не помню, но только каждому мы дали имя. Был тут и Тюлень, и Стрекоза, и Гаврик, а одного маленького заморыша, которому нечаянно перешибли дверью лапку и крылышко, мы назвали Кузнецом. А назвали его так потому, что кузнец в нашем селе был без ноги и ходил на деревяшке, и наш утёнок очень на него походил.

Утята так привыкли к нам, что стали совсем как домашние. Утром мы выгоняли их со двора, и они бежали гуськом по дорожке через огород к озеру. Вечером мы шли за ними, и как только они замечали нас, так сразу выходили из воды и так же вереницей топали впереди нас домой. Только Кузнеца приходилось носить на руках, потому что косолапому было трудно поспевать на своей культяпке за товарищами.

И вот как-то заигрались мы с Севой на улице и забыли про своих уток. Вспомнили о них, когда стало уже совсем темно. Прибежали домой, а утки пришли сами, и только Кузнеца не было.

Отправились мы в темноте на розыски. Вышли в огород, смотрим, а хромой сам ковыляет по дорожке домой.

С этого дня мы полюбили Кузнеца больше всех.

Между тем, у наших питомцев уже отрасли крылья. Однажды они не захотели идти на озеро пешком, а поднялись в воздух. Один Кузнец остался на земле и беспомощно хлопал единственным здоровым крылом.

Мы уже думали, что больше и не увидим своих уток. Но они долетели до леса, повернули обратно и опустились в своё озеро. Вечером они вернулись домой.

— Ну, ребята, — сказала бабушка, — прощайтесь теперь со своими утками. Не сегодня-завтра они нас покинут.

И верно. Через несколько дней нам с Севой пришлось распрощаться со своими питомцами. Когда над озером пролетала утиная стая, они тяжело захлопали крыльями и оторвались от воды. В озере остался плавать только Кузнец. Утки несколько раз возвращались за ним, но взлететь он не смог и прозимовал у нас.

Весной он снова стал ходить на озеро. Много раз мы видели, как к нему прилетали его дикие товарищи. Но были ли это наши воспитанники или другие утки, мы не могли разобрать. При нашем приближении они пугливо улетали.

Дяди Ванины кошки

Осенью мы пришли к дяде Ване за саженцами. Сад его уже оголился, и только рябины на берегу всё ещё стояли наряженные в свои красные и оранжевые сарафаны.

Иван Хороший Человек снимал с деревьев скворешни и складывал их в сарай.

— До весны в них никто уже не поселится, — объяснил он. — Разве только воробьишки залезут. Но они такие грязнули, что после них ни одна порядочная птица в скворешне жить не захочет.

Тут откуда ни возьмись кошка в сад заскочила, а на неё с лаем бросилась собака.

— Держи её, Дамка! — крикнул дядя Ваня. — Гони разбойницу!

— Почему разбойницу? — сразу заинтересовался Сева.