— Там стояла эта машина, так? Месяца, считай, три у нас на улице торчала; колеса да стерео ушли в первую же ночь. А потом и остальное, и мотор тоже. Кузов один остался, так?
Чарльз кивнул, он мысленно хорошо представлял себе эту развалину. Точно такая же стояла и в переулке Ад. В ней играли Уильям и Гарри.
— Короче, — продолжал Ли, — машина — «рено», так? И у меня «реношка». Даже года, считай, одного. И вот, иду я себе мимо, так? А в развалюхе ребятишки играют, представляются, будто они Золушка и едут — куда там она ехала?
— На бал? — предложил свой вариант Чарльз.
— Ну, словом, на танцы, в дискотеку, — уточнил Ли. — Короче, гоню я их оттуда к такой-то матери, лезу к рулю — сиденья, само собой, давно тю-тю — и свинчиваю с ручки переключения передач эту самую пупочку, так? У меня-то, понимаешь, пупочки как раз и нету. Вот она мне и понадобилась, усёк?
Чарльз уловил, куда клонит Ли.
— И тут, как ты думаешь, кто цапает меня через окно за руку? — Ли замолк, ожидая ответа.
— Не имея полного представления об обстоятельствах вашей жизни, мистер Крисмас, — запинаясь, произнес Чарльз, — о вашей семье, друзьях и знакомых, чрезвычайно трудно предположить, кто бы мог…
—
Чарльз пришел в ужас.
— Но это же кошмар, — заявил он.
— Да куда уж хуже, — отозвался Ли. — Хуже даже, чем когда нашу собаку задавило. Я же в семье — сущее посмешище. Вот выберусь отсюда, пойду на дело по-крупному. Почту возьму или еще чего-нибудь. А то мне в переулке нашем головы теперь не поднять.
— А где вы живете? — спросил Чарльз.
— Да в переулке Ад, — ответил Ли Крисмас. — Сеструха твоя нам соседкой будет. Нам еще письмо прислали, не велят приседать перед вами и все такое.
— Ни в коем случае, — решительно заявил Чарльз. — Мы теперь самые обычные граждане.
— А все ж таки мамаша моя аж к парикмахеру побежала, перманент делать; и вообще, начищает все, намывает, прямо спятила. Обычно-то она — ленивая корова. Вроде твоей мамаши: ни черта по дому не делает.
Раздался звон ключей, дверь в камеру распахнулась, и вошел полицейский с подносом в руках. Он протянул Ли накрытую прозрачной пленкой тарелку с бутербродами и сказал:
— На, Крисмас, поднабей себе пузо.
И, обратившись к Чарльзу, произнес:
— Коварная штука эта клейкая пленка, сэр, позвольте, я вам ее сниму.
За то время, что он пробыл в камере, он шесть раз назвал Чарльза «сэром», а напоследок пожелал ему «приятных снов» и сунул маленький пакетик печенья «Джаффа».
— Стало быть, это правда? — сказал Ли Крисмас.
— Что правда? — спросил Чарльз, жуя кусок хлеба с сыром и маринованным огурцом.
— Для богатеев поганых — закон один, а для вонючих бедняков — другой.
— Извините, — сказал Чарльз и протянул Ли печенье «Джаффа».
В одиннадцать часов в камере вдруг прорвало вторую программу радио, и звук заполонил тесное пространство. Громкость была оглушительная, и Ли с Чарльзом зажали уши руками. Чарльз несколько раз надавил на кнопку звонка, но никто не явился, даже почтительный полицейский за своим подносом.
Приложив губы к щели в двери, Ли проревел:
— Уменьшите звук!
Они слышали, как и другие заключенные вопят о пощаде.
— Это пытка! — крикнул Чарльз, перекрывая мощные звуки старинной песенки «Идут с креветками баркасы».
Но худшее было впереди. Кто-то невидимый перевел рычаг громкости, и радио еще сильнее заревело «И мир весь в руце Божией», а сквозь этот рев и пронзительный скрежет помех пробивалось еще что-то вроде телефонного разговора на сербохорватском.
Чарльза всегда занимало, сумел бы он выдержать пытку или нет. Теперь представился случай выяснить. Еще пять минут в этом звуковом аду, и он расколется и будет готов сдать властям кого угодно, хоть собственных сыновей. Он попытался применить на практике постулат «разум выше материи» и стал мысленно перебирать английских королей и королев, начиная с восемьсот второго года: Эгберт, Этельвульф, Этельбальд, Этельберт, Этельред, Альфред Великий, Эдуард Старший, Ательстан, Эдмунд I, Эдред, Эдви, Эдгар, Эдуард II Мученик, — но на саксонцах и датчанах сдался, не сумев вспомнить, один ли правил в тысяча тридцать седьмом году Гарольд Заячья Нога или вместе с Хардиканутом. Добравшись до династии Плантагенетов — до Эдуарда I Длинноногого, — он задремал, продолжая размышлять, какого точно роста был Длинноногий. Но его разбудили «Брильянты навсегда» в исполнении Ширли Басси[23], и он продолжил инвентаризацию. Саксен-Кобург-Готская династия — Эдуард VII, затем быстренько пробежал Виндзорскую династию: Георг V, Эдуард VIII; Георг VI, Елизавета II — дальше шла пустота. Когда-нибудь в будущем, после смерти матери, настал бы его черед — и он оказался бы узником совсем иной тюрьмы.