– Это вашу дочь изнасиловали? – перебила Цаккель.
Петер и Суне смущенно закашлялись; Цаккель смотрела на них непонимающе:
– Так он изнасиловал ее или нет? Хоккеист, которого вы двое воспитали?
– Вы потому и приехали? – Петер заговорил очень тихо. – Ричард Тео решил совершить пиар-переворот вашими руками? Женщина-тренер в бывшем хоккейном клубе насильников-мужчин… журналистам понравится.
Цаккель нетерпеливо встала.
– Я не буду общаться с журналистами. Это ваше дело. И насрать мне на пиар-планы Ричарда Тео, я здесь не для того, чтобы быть женщиной-тренером.
Петер и Суне покосились друг на друга.
– А чтобы быть кем? – спросил Суне.
– Тренером, – ответила Цаккель.
Суне почесал живот. Именно он всегда говорил, что мы только делаем вид, что хоккей – это сложно. На самом деле ничего сложного в хоккее нет. Если убрать всю фигню, что вокруг него наворотили, то все просто. Один игрок – одна клюшка. Двое ворот. Две команды. Есть мы – и есть вы.
Из сада доносился стук. Суне поднял глаза и усмехнулся, но Петер так погрузился в свои мысли, что сперва даже не понял, что это стучит.
– Я… – начал он, стараясь говорить тоном взрослого мужчины, спортивного директора, лидера.
Но его снова прервал стук. «Банк!» Прежний Петер, мальчик-мечтатель, узнал бы этот звук сразу. Петер вопросительно взглянул на Суне. «Банк-банк-банк!» – донеслось из сада.
– Что это? – спросил Петер.
– А! Я, наверное, забыл сказать? – ухмыльнулся Суне с видом человека, который фиг чего забудет.
Петер поднялся и пошел на звук, доносившийся через дверь террасы. На заднем дворе стояла девочка четырех с половиной лет и изо всех сил посылала в стену шайбу за шайбой.
– Помнишь, Петер, ты когда-то приходил сюда за тем же самым? Только она оказалась поспособнее. Уже умеет определять время по часам, – с довольным видом сообщил Суне.
Петер проследил, как шайба летит в стену, как целую вечность возвращается назад. И правда, простая игра. Девочка промазала и вдруг так разозлилась, что изо всей мочи треснула клюшкой о стену. Клюшка разломилась, и только тогда девочка обернулась и, заметив Петера, невольно сжалась. Петер почувствовал, как собственное детство разрывает грудь изнутри.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Алисия, – ответила девочка.
Петер увидел ее синяки. У него были такие же. Он знал, что, если спросить, откуда синяки, девочка просто солжет – ребенок не предаст родителей ни за что на свете. Тогда Петер присел на корточки, и в его голосе задрожало все отчаяние его собственного детства и отрочества:
– Я вижу, ты привыкла, что тебе делают больно за твои промахи. Хоккей не станет так обращаться с тобой. Понимаешь? Хоккей никогда не сделает тебе больно.
Девочка кивнула. Петер принес новую клюшку. Алисия продолжила бросать шайбы об стену. Суне у них за спиной сказал:
– Я знаю, что ты уже решил спасти клуб. Но хорошо бы ты помнил, Петер, ради кого ты его спасаешь.
Петер смотрел на старика дольше обычного.
– Всю мою жизнь ты тренировал основную команду Бьорнстада. И вдруг ты готов уступить свое место… неизвестно кому? – Пауза была призвана подчеркнуть, что выражение «неизвестно кто» пришло ему в голову далеко не первым.
Суне выдохнул со свистом:
– Я всегда хотел, чтобы «Бьорнстад-Хоккей» стал не просто клубом. Я не верю в голы и таблицы, я верю в знаки и символы. Я верю, что воспитать человека важнее, чем воспитать звезду. И ты думаешь так же.
– По-твоему, эта Элизабет Цаккель, что сидит у тебя на кухне, тоже так думает?
Суне улыбнулся, но его подбородок поехал вбок.
– Нет. Элизабет Цаккель не такая, как мы. Но клубу сейчас необходима именно она.
– Ты уверен? – переспросил Петер.
Суне подтянул ремень: из-за неполадок с сердцем штаны стали ему велики. Конечно, ему не хотелось отдавать свою работу; этого никому не хочется. Но он отдал клубу всю свою жизнь, и что он за лидер, если не готов переступить через самолюбие, когда клубу грозит смерть?
– Кто и в чем может быть уверен? Все, что я знаю, Петер, – это что медведь останется символом лучших свойств нашего клуба, но сейчас есть люди, которые хотят похоронить его как символ всего худшего, что у нас есть. И если мы спустим такое им с рук, если позволим утянуть все деньги в Хед, как только эти люди достигнут своих целей, – какой знак мы подадим детям нашего города? Что мы больше не клуб? Что клуб становится бывшим, если людям не хватает смелости встать и сказать правду?
– Чем Цаккель отличается от тебя? – спросил Петер.
– Она победитель, – ответил Суне.
Потом у них кончились слова, и они просто стояли и смотрели, как Алисия бросает шайбы в стену. банкбанкбанк. Петер зашел в туалет, открыл кран и постоял перед зеркалом, не глядя на свое отражение. Когда он вышел, Цаккель уже надевала тяжелые ботинки.
– Вы куда? – спросил Петер.
– Мы же закончили? – Судя по тону, Цаккель уже приняла себя на работу.
– Мы должны обсудить КОМАНДУ, – напомнил Петер
– Я сварю еще кофе. – Суне протиснулся на кухню.
– Я не пью кофе, – объявила Цаккель.
– Не пьешь к-о-ф-е? – охнул Суне.
– Я же сказала, когда пришла.
– Я думал, ты пошутила!
Петер встал между ними, потер веки всей ладонью.