Мы поднимались в атаку

Как же это здорово - быть молодым, любящим свой завод, свой труд рабочим! Как «выгодно» быть передовиком, получать высокую заработную плату, премиальные и «13-ю» надбавку. Как «выгодно» быть честным, открытым людям, все брать по праву, а не тайком. Не думаю, чтобы общественные организации любого предприятия помогли получить автомобиль человеку, который «поднакопил» деньгу, отказывая себе и семье во всем, работая сверх положенных часов, «прихватывая» рубль ради «вишневой мечты» на четырех колесах.

Как это у Алексея произошло? Получал до трехсот рублей, да зарплата матери. Откладывали половину. Начали не с нуля. После прихода Леши из армии подошел срок выплаты страховки на семью: отец даже после смерти, как мог, помогал сыну… Это не агитация за соцстрах… Копили годы, подошла очередь - нескольких сот рублей недоставало. Выручил друг. Нужно ли говорить, кто это был?

У Леонида тоже «деньги не делают деньги»: нужнее они другу сейчас, бери их, Алеша, процентов фирма «Моторин и сын» не берет. «Наследник» мал, все заботы - ему, а с машиной потерпится, благо она будет у холостого (пока) друга.

ПСКОВ-РИГА-КУРЛЯНДИЯ-ПОБЕДА

На станции Уренья, откуда нас отправляют на Северный фронт, Вася Барашков вертится, кого-то выглядывая. «Завел себе любушку»,- решаю я.

- Гвардии старший сержант Щедров, ко мне! - внезапно орет он, хотя я стою неподалеку и кричать нет необходимости. Я с досадой оборачиваюсь и вижу их, а потом уже Васину счастливую физиономию.

Сестры вылезли из кабинки подъехавшей полуторки и стоят, потерянно оглядываясь, схожие - в старых шубейках и платках, с одинаковыми узелками в руках, большеглазые, нестерпимо близкие, будто тыщу лет известные. Клавдия только на полголовы выше Нины.

И вижу я ее глаза. Наверное, у ее сестренки такое же во взгляде, но Клава застит мне весь свет. Отчаянные, ждущие у нее глаза. Ударило меня в сердце. На заледенелой, грохотной, сквозной станции сорок четвертого года, переполненной уезжающими на войну солдатами и провожающими их женщинами, утвердился я в мысли: выбираю Клаву в жены и, если останусь жив, приеду за ней. Пусть меня за эту, очевидно, излишнюю ныне откровенность простят моя верная и любимая подруга, жена Галина Яковлевна, мои сыновья, а также возможные читатели.

- Юрочка, а у нас Ванюша пропал без вести, Феоктистов, троюродный братишка,- вместо «здравствуй» говорит Клава, и слезы, не проливаясь, наполняют ее глаза.

Почему- то мы поднимаемся на мост, взметнувшийся над путями и станцией. Хочется остаться одним, а вокруг столько людей, что единственным местом уединения нам, растерянным чудакам, кажется этот железный, гулкий, отовсюду видный и жестоко обдуваемый ветром переход. Мы стоим наверху, под ногами проносятся красные эшелоны с пехотой, зеленые вагоны с пассажирами, составы с танками, нефтью, грузовиками и чем-то еще, скрытым брезентом. Внизу кипит настоящее людское море, живое, тревожное, непрерывно двигающееся, серошинельное, с вкраплениями белых военных и черных гражданских полушубков. Мы стоим плечо в плечо. Нас толкают, беззлобно обругивают те, кому мы мешаем. Мы почти не слышим друг друга, потому что ветер зло гремит и вбивает слова обратно в рот. Мы просто стоим рядом рука в руке, и я даже не могу вволю насмотреться на Клаву, потому что меня все время относит от нее людским потоком.

Вдруг что-то меняется. Это нам кричат, машут снизу. Мы прыгаем по скользким ступеням-ледышкам. Подан наш поезд. Клава протягивает узелок:

- Гостинец тебе. Ешь на здоровье.

- Спасибо…

Клава, которая еще недавно так неистово оттолкнула меня, когда я пытался ее поцеловать, сейчас в каком-то отчаянном порыве обхватывает руками мою голову и, прижавшись на миг ко мне всем телом, крепко-крепко целует меня в губы. Потом, также слова не вымолвив, повертывается и идет от поезда, уронив голову. Плечи ее, спина клонятся все ниже и ниже. Мне хочется кинуться за ней, но поезд дергается…

- Ну, ты и даешь, старшой! - восхищенно толкает меня в бок незнакомый курсант.- А таким тихоней представлялся…

Наш эшелон, везущий, как это практикуется сейчас, во второй половине войны, сформированные, экипированные матчастью и снабженные боеприпасами, укомплектованные личным составом маршевые артиллерийские батареи (хоть прямо с платформ в бой), останавливается на Московской окружной. Мы не знаем, куда едем.

Разгар рабочего дня. Из автомата я звоню в поликлинику, где работает мама. Внимательный, участливый девичий голосок торопко отвечает, что «доктор Щедрова ведет прием и у нее очень много больных». Спрашивает, кто звонит… Услышав: «Сын, едет на фронт», ахает, торопится, частит без знаков препинания:

- Я сейчас побегу за доктором подождите у трубочки если разъединят звоните снова ваша мама будет уже ждать она вся истосковалась не знает когда вас отправляют боится что проедете мимо Москвы и не увидитесь… Я закричал:

- Жду: пятиалтынный у меня один. Спасибо, девушка, за заботу. Хороших вам женихов!

- Об этом не думала, но вообще мне достаточно будет одного. Я побегу за вашей мамой, ладно?