Мы одной крови — ты и я!

— Ага, ты всерьез меня агитируешь, понятно! — кипятилась Ольга. Фигли-мигли! Кио местного значения! Картинки живые мне представляет, сидит глаза таращит! Я еще сначала засомневалась — в чем дело? А как увидела твою дурацкую улыбочку, все стало ясно!

Действительно, все стало ясно: и улыбочка была дурацкая, и вся затея не лучше. Ольга, какая она ни на есть, но все же мы с ней вместе росли, и она меня знает преотлично, нашел с кем в страшные тайны играть. Да и сама идея…

Ольга орала-орала на меня: мол, какой я несерьезный, и сколько можно мальчишку из себя строить, женился бы лучше, чем всякими глупостями заниматься, и почему это я думаю, что я один маму люблю, а она, Ольга, изверг какой-то, и что я жизни не знаю, и теде и тепе. Я сидел-сидел, собрался уже встать и уйти, но тут Ольга перестала орать и таким тоненьким голоском, совсем как в детстве, спросила:

— Ой, а вообще-то интересно: как ты это делаешь?!

Я поднял голову и увидел, что в дверях, за спиной Ольги, стоит мама. Она, видимо, давно вот так стояла, и слушала, и успела все понять, потому что качала головой и улыбалась как-то грустно и смущенно.

Тут Ольга ахнула — ей бежать надо, перерыв давно кончился, я ей потом должен непременно рассказать, как это делаю; с гипнозом вообще-то здорово получается, она бы ни за что не поверила, если бы ей кто другой рассказал…

Она убежала, а мама устало присела к столу, налила себе остывшего кофе и спросила:

— Что же это с тобой делается, Игорек?

Я почему-то чуть не расплакался: мне и ее стало как-то особенно жалко, и себя самого. Захотелось было рассказать ей все, но я сразу же раздумал: ну зачем? Мало у нее своих забот, еще эту на нее вешать? Успеется. И вообще я говорить не мог: горло перехватывало, глаза щипало. Я сказал, что скоро-скоро зайду и все расскажу, а сейчас мне надо уже идти.

Пошел я пешком, не спеша — домой жутковато было идти, хоть я и понимал, что это свинство по отношению к Барсу: ему там одному еще страшнее небось.

Барс услышал мои шаги, как только я вышел из лифта, бросился к двери и замяукал — обычным своим жалобным, тоненьким голосом: мол, наконец-то ты пришел, я ведь тут один-одинешенек сижу, скорее входи! Пока я открывал дверь, он все стоял и мяукал.

Тут Ксения Павловна выглянула из своей квартиры и поманила меня пальцем. Лицо у нее было встревоженное. «Ну, так и есть!» — уныло подумал я.

— Ваш Барсик, — зашептала она, — сегодня чудной какой-то! Заболел, что ли?

— А что такое? — Я постарался изобразить удивление.

— Да вроде бы и ничего, — неуверенно сказала Ксения Павловна, и у меня немного отлегло от сердца. — Но смотрит он как-то так… И мяукает не по-кошачьему.

— Ну почему, он всегда так мяукает, — вяло возразил я.

— Как сейчас-то? Это да! Но только днем он совсем иначе, ну прямо по-человечески говорит: «Мяу!» Я как услыхала, так и обмерла. А он на меня смотрит и смотрит. У меня аж мурашки по спине…»

Все ясно, — подумал я. — Педагог я никудышный, ничего объяснить коту не сумел. Володя бы на моем месте…»

— Ладно, Ксения Павловна, я посмотрю, что с ним такое. А вообще-то… тут я наконец додумался, — вы очень не удивляйтесь. Я его начал немножко дрессировать… с научной целью! — поспешил добавить я, увидев, что светлые брови Ксении Павловны поползли вверх, а уголки губ — в стороны и вниз и добродушное круглое лицо ее приобрело весьма ехидное выражение.

— Ну, если с научной целью… — неопределенно сказала Ксения Павловна.

Я открыл дверь. Барс с рыдающим воплем кинулся ко мне. Я взял его на руки и обернулся: Ксения Павловна стояла у своей двери и смотрела на нас довольно скептически. Впрочем, Ксения Павловна никогда не принимала меня всерьез.

Барс, как всегда, крепко обнял меня и прижался щекой к щеке. Пожалуй, радовался он чуть больше обычного: дважды поцеловал меня в ухо и протяжно подмяукивал на низких нотах. Но и такое бывало не раз. Держа Барса в руках, я подошел к большому зеркалу, вделанному в дверь комнаты, и внимательно поглядел на нас обоих. Кот как кот, нормальный московский Васька, только большой очень и выхоленный. И я — парень как парень, даже не такой уж большой по нынешним временам: рост — 179, вес — 75, волосы русые, глаза серые, особых примет не имеется. Таких ребят в Москве пруд пруди. Даже не пруд прудить можно, а Москву-реку вполне свободно. Ну ладно, о чем это я? Да, так вот: и я совсем обыкновенный, и кот тоже. Я прожил на свете двадцать шесть лет, кот — пять, оба вполне взрослые, и друг друга отлично знаем, и все время вместе живем, и ничего такого за нами никогда не замечалось. А что же случилось вчера? Что изменилось в окружающем нас мире? Ну, допустим, — это наверняка даже! — кот всегда был такой: то есть понимал куда больше, чем я мог предположить. Но я-то! Уж насчет меня дело ясное: никогда у меня не было способностей гипнотизера!.. Не было? Или я не знал, что они есть? Может, это как в старом анекдоте: «Вы умеете играть на скрипке?» — «Не знаю, никогда не пробовал». Ведь я и вправду никогда не пробовал, просто в голову не приходило.