Мы обнимем смерть

– Я помню, что нам рассказывали миссионеры, но на случай, если я неправильно запомнила, уточни у нее, пожалуйста, как Вельд построил империю.

И снова женщина дотронулась до обложки книги, черпая в ней уверенность. Она заговорила, закрыв глаза и обратив лицо к темным теням на потолке.

– Живя по Божьим законам и следуя Божьему пути, – перевел Матсимелар. – Объединяя людей, а не разъединяя. Даруя… прозрение? Кажется, так она говорит, и мудрость, милосердие, справедливость и любовь для всех, невзирая на богатство или положение.

Женщина пришла в экстаз, одеяла спали с ее бледных тощих рук, когда она воздела их к небу, дрожа от усилия.

– Мир возможен в империи Единственного истинного Бога, и все, кто обратится к его благосклонному взору, будут вознаграждены его любовью. Единственному истинному Богу вручаем мы наши души и наши тела, наши сердца и наши… – Матсимелар поморщился. – Она говорит слишком быстро, но это очень похоже на то, что мы говорим про своих богов, и не слишком… полезно.

Через несколько мгновений ее речь превратилась в песнопение, и мы оставили ее в покое, пока ее религиозный экстаз не иссяк и руки бессильно не упали на одеяло. Будто осознав, что она сделала намного больше, чем просто дала ответы на наши вопросы, Ливи смущенно поджала губы и снова натянула одеяла на плечи.

– Бог для меня – все. – Голос женщины стал хриплым. – Бог должен быть всем для всех. Если бы только они ощутили мир и покой, который он дарует за преданность.

– Значит, ты пришла сюда поклониться Ле… доминусу Виллиусу, – сказала я. – Поскольку, по твоему мнению, он сделает то же, что сделал Вельд из твоей книги, и построит единую империю для Бога… постоянно умирая, чтобы стать богом.

Ливи начала кивать еще до того, как Матсимелар закончил переводить.

– Так оно и будет. Это есть в книгах, – сказала она, и я слышала в голосе убежденность, которую не передать словами. – Он снова умрет до того, как все будет завершено, а мы станем защищать и почитать его тело, поскольку будет много неверующих.

В коридоре послышались шаги, и мы все обернулись, Ливи – с той же слабой улыбкой, которой встретила нас. Я напряглась, боясь увидеть именно того, о ком мы говорили, но вошла еще одна промокшая чилтейка. Она посмотрела на Ливи, на нас и тоже приветливо улыбнулась. У меня еще оставались вопросы, но ее приход означал, что Лео вернулся в поместье и мне пора уходить.

Матсимелар поблагодарил за гостеприимство и беседу, а я наблюдала за Ливи и ее спутницей. Ничего подозрительного, никаких тайных знаков, обе одинаково открыты и дружелюбны. Обе попросили нас вернуться, если мы когда-нибудь захотим снова поговорить о Боге. Рука Ливи не отрывалась от ее священной книги.

– Спроси, могу ли я позаимствовать ее книгу, – сказала я, не успев задуматься, насколько грубой может показаться эта просьба.

Возможное освобождение было так близко, что Матсимелар перевел без разговоров, но Ливи покачала головой.

– Она не может без нее обойтись, – сказал Матсимелар, – но полагает, что лорд Ниши привез несколько экземпляров для тех, кто заинтересован в изучении веры.

Говорить больше было не о чем, и мы ушли. Когда мы стояли на ступенях, натягивая капюшоны плащей, Матсимелар фыркнул.

– Я не ненавижу это, – сказал он, стараясь запихнуть под капюшон свои длинные волосы. – То есть… ненавижу, но не из-за того, что ты думаешь.

Я не сразу поняла, что он говорит о переводе.

– Мне всегда нравились языки, – продолжил он. – И я чувствовал себя… особенным, я полагаю, нужным, ценным. Без меня и Ошара все это было бы невозможно, но… – он посмотрел куда-то в дождь. – Для гурта перевод – это не работа. Не знаю, как в гурте Яровен, а у Торинов есть торговцы, которые знают язык достаточно, чтобы говорить с купцами, но их работа – покупать и продавать, и их ценят за то, что они привозят нужные товары, а не просто за… болтовню. У нас не было… времени, чтобы понять ценность того, что я делаю. Этого даже недостаточно, чтобы меня клеймили, – горькие слова, но он сложил длинные руки поверх плаща и смотрел на меня без укора. – На перемены требуется время, а важная работа никогда не бывает легкой, – добавил он, и я задалась вопросом, цитирует ли он Гидеона, просил ли он, чтобы его клеймили, и было ли ему отказано.

Я хотела сказать, что мне жаль, но какой в этом толк, даже если слова были бы искренними?

Неподалеку стояли госпожа Сичи и Нуру в окружении левантийцев, до нас доносились обрывки смеха. Похоже, госпожа Сичи практиковалась в левантийском под всеобщее одобрение, и мне не требовалось оглядываться, чтобы понять, как хмурится Матсимелар. Это были те самые левантийцы, что не ценили труд переводчиков, хотя именно на них держались все наши мечты.

– Прости, – сказала я, жалея, что не могу найти слов получше.

Он отмахнулся от меня, будто от назойливой мухи.