Мы обнимем смерть

– Он будет держать Дзиньзо под уздцы, пока ты попробуешь на него сесть. Другие лошади не позволили бы тебе этого, но Дзиньзо позволит с разрешения Раха. Твоему спутнику лучше ехать на кисианской лошади. Она смирная и доставит меньше хлопот с его ранами.

Вокруг раздавались такие успокаивающие звуки – звон упряжи, фырканье лошадей, топот копыт по сену. Лошадь была крупнее, чем боевой конь Кина, но, не обращая внимания на скручивающий живот страх, я схватилась за луку седла и подняла ногу к стремени.

Дзиньзо фыркнул и передвинул ногу, но Рах крепко держал его за уздечку, пока я забиралась в седло. И пока Рах вполголоса напевал что-то своему коню, Тор не произнес ни слова. Он снова нахмурился и не смотрел в мою сторону.

Наконец Дзиньзо успокоился. Тревожное напряжение никуда не делось, но когда Рах отступил, его конь меня не сбросил. Еще через несколько минут Рах снова сделал шаг назад, и с кивком, подозрительно похожим на поклон, вручил мне поводья, перебросив их через голову коня. Когда Рах отошел еще дальше, а Дзиньзо взбрыкнул, вскинув голову, мое сердце застучало в паническом ритме.

– Рах говорит, ты должна успокоиться.

Я прекрасно умею ездить верхом, и напряженно выпрямилась.

– Отойди, – сказала я.

Подавив всепоглощающий страх, я стиснула бока Дзиньзо коленями и послала его вперед шагом. Он слегка возмутился, тряхнув головой, но вышел из пыльного и сухого сарая под дождь. Там он ускорился, и мой страх уступил место радостному возбуждению. Он двигался с такой легкостью, в его мышцах ощущалась такая затаенная мощь. В этом седле я могла позабыть обо всех неприятностях. Чувствовала себя неуязвимой. Неудивительно, что левантийцы вели такой образ жизни. И так сражались. И так умирали.

* * *

Мы остановились у святилища Отобару, где обычно отдыхали императоры из династии Отако. Когда-то святилище было местом паломничества, а теперь затерялось где-то в лесах между Симаем и Цилинем, почетный караул гвардейцев, который когда-то его охранял, был распущен задолго до моего рождения. Могилы заросли травой, статуи потрескались, и хотя, судя по всему, за последние годы здесь не единожды разбивали лагерь, кострища затянула трава, а цветы канашими раскисли под дождем.

Рах затоптал целую их горсть одной ногой, спрыгнув с седла. Я чуть не рявкнула на него, чтобы вел себя осторожнее, потрясенная тем, что кто-то может наступить на эти цветы. Я могла бы объяснить подробно, но левантийцы все равно вряд ли поймут.

Я преувеличенно аккуратно переступила через цветы, подыскивая место, куда можно привязать Дзиньзо. Рах оставил свою лошадь пастись свободно, указал на святилище и заговорил.

– Это священное место? – перевел Тор.

– Да, – ответила я. – Это храм Ци. И место последнего упокоения императоров.

Тор перевел ответ, и Рах кивнул. Он отвязал заляпанный кровью мешок с седла и отнес его к святилищу.

Китадо соскользнул с лошади, но его колени тут же подогнулись, и он свалился в высокую мокрую траву. Я подошла к нему, но он покачал головой.

– Генерал, – сказала я. – Вы не можете отказать мне, когда выпала возможность осмотреть ваши раны.

Он выдавил мрачную улыбку.

– Вы прекрасно меня зашили, – сказал он, показывая на порез на руке. – Что бы сказала госпожа Йи, увидев, что вы зашиваете кожу вместо шелка?

– Чтобы проткнуть ее иглой и вытащить нитку с другой стороны, требуется та же ловкость, та же… сила. Но я не позволю вам прятаться за спину госпожи Йи. Вы отлично знаете, что я хочу посмотреть не на эту рану.

– Но увидите только ее, ваше величество.

Он гордо вздернул острый подбородок.

– Хорошо, генерал. Пока что вам ничто не грозит. Могу я хотя бы устроить вас поудобнее?

Китадо посмотрел на свою лошадь и поклажу, и перед его глазами явно бушевала мысленная борьба.

– Мне неприятно просить вас о чем-либо, ваше величество, но, похоже, я не сумею сам позаботиться о лошади и разгрузить ее. Если кто-то из левантийцев…

– Я сама могу отнести сумки и поухаживать за лошадью, друг мой. Разве я не доказала, что сделана из плоти и крови, а не из фарфора и золота? Я на многое способна, не только быть императрицей.

– Вы всегда были добры ко мне, ваше величество.

Если бы я не засмеялась в ответ на беззвучные извинения, стоящие в его глазах, то непременно разрыдалась бы.

У подножия широких ступеней храма находился старый каменный алтарь, Рах опустился в грязь на колени перед ним и, держа в руках отрезанные головы, начал заунывно петь. Прямо как разговаривал с Дзиньзо – это была мелодия, которая становилась то громче, то тише, с поэтическим ритмом, напоминающим какой-то потусторонний язык. В каждом слове слышалось горе и в то же время радость, наполняющая мое сердце надеждой.

– Что он говорит? – спросила я, глядя на Тора, который занимался лошадью.

– Это погребальная песнь. Он молится и выпускает каждую душу обратно в мир. Погребальная песнь необязательна, но, поскольку это не алтарь Нассуса, Рах сначала хочет привлечь внимание богов.

– Нассуса?