Мы не увидимся с тобой (Из записок Лопатина)

- Я сама, когда дежурила, удивлялась, как некоторые спят. Одни совсем не могут спать, а другие спят и спят, - сказала Нина.

- И я, несмотря на боли, сначала все спал. Как объясняли врачи - от потери крови.

- Я знаю. А какие боли, отчего?

- Отчего боли бывают? Оттого, что болит. Он хотел отшутиться, но она строго прервала его.

- Папа, не говори со мной, как с мамой! У лечащего врача спрошу, если сам не объяснишь. Расскажи все сначала.

Ее слишком уж требовательная серьезность чуть не заставила его улыбнуться.

- Ладно, сначала так сначала! Но чтоб не повторяться: что и от кого ты уже знаешь?

- Ничего я ни от кого не знаю. Я же прямо с поезда, - сказала она укоризненно.

- А Гурский? - спросил он, подавив в себе желание Погладить ее по волосам.

- Твой Гурский только шутит: "Сейчас увидишь своего отца-молодца. Он в п-полном п-порядочке, и все тебе лично д-доложит". - Она сердито передразнила Гурского, но не выдержала и улыбнулась тому, как это хорошо у нее вышло. - Я только знаю наизусть твою телеграмму: "Получил сквозное пулевое грудь переправлен Москву всякая опасность миновала. Не верь никаким болтовням. Отец". Так? - спросила она, выпалив наизусть телеграмму.

- Так. И цени, что написал как взрослой, прямо тебе, а не тетке.

- И правильно. И хорошо, что я без нее получила. Я потом; два дня ее готовила.

- Сдала она? Сильно? - с тревогой спросил Лопатин, помнивший краеугольный характер своей старшей сестры и не представлявший, чтоб ее нужно было к чему-нибудь готовить.

- А что ты думаешь? - горько, по-взрослому, сказала Нина. - Конечно, сдала. Знаешь, как сейчас учителям?

- Догадываюсь.

- У нее в классе, где она классной руководительницей, больше чем у половины уже отцов нет. А она двадцать шестой год в этой школе и все считает и считает, скольких ее бывших учеников убили. Она почти про всех знает, ей говорят. Недавно пришла домой и заплакала - из-за какого-то Виктора Подбельского, что его убили в сорок пять лет, что он второгодник, из самого ее первого, после революций, выпуска, что у него уже внуки. А потом перестала плакать И говорит: "Теперь мне сто лет". Я говорю: "Тетя Аня, какие же вам сто лет?" - "Нет, - говорит, - теперь, после этого, мне сто лет. И я больше жить не хочу. Буду жить, потому что нужно, но не хочу". И Андрей Ильич, - вздохнула Нина и остановилась.

- Что Андрей Ильич? - спросил Лопатин. Андрей Ильич был муж его старшей сестры.

- По-моему, он потихоньку умирает, - сказала Нина. - Но по нему не так заметно, он все время больной, как я приехала. А тетя Аня, ока, знаешь, в этом году вдруг... - Она подыскивал, как бы получше объяснять Отцу его "вдруг", а он все равно не мог поверить, что сестра стала другой. чем та, к которой Ой привык.

Дочь замолчала и выжидающе посмотрела на него. И он рассказал ей о том, что с ним было, помня, что Гурский курит и ждет в коридоре.

История с ним вышла довольно глупая, хотя и не такая уж редкая для этой весны. Отправив во время осады Тарнополя две корреспонденции по телеграфу, он после взятия города был вызван в редакцию и поехал в Москву с третьей, начерно написанной статьей в полевой сумке. Глупость состояли в том, что, боясь напороться на бандеровцев, он не рискнул ехать глядя на ночь с другими корреспондентами из-под Тарнополя в штаб фронта, - перенес на утро. Корреспонденты накануне ночью проехали благополучно, а он среди бела дня нарвался на обстрел в лесу. Незнакомый шофер, которого ему дали, чтоб добраться до штаба фронта, вместо того чтобы гнать дальше, маханул из "виллиса" в кювет, а он, еще не успев схватиться за баранку, получил пулю в грудь. И на том бы и окончил свои дни, если бы не шедший сзади "студебеккер" с какой-то командой. Солдаты открыли огонь из автоматов по лесу. Бандеровцев, как видно, было кот наплакал: они смылись. Шофер вылез из кювета, случившийся в команде санинструктор перебинтовал грудь; через три километра стрелка с крестом показала налево, на какую-то медицину, я через двадцать минут - на стол!

- Рана удачная, - заключил он. - Навылет я без особых последствий, кроме потери крови. Уже через две недели отправили сюда, в Москву, это говорит само за себя, тем более тебе, медичке. А телеграмму дал, потому что в Москве языка длинные и - чтоб страшней - любят отсчитывать от сердца: еще бы на сантиметр левее или правее - и все, конец! Вот в дал на всякий случай!

- А почему у тебя боли потом были? - спросила Нина. - Пневмоторакс получился?

- Смотри, какая дошлая! Нет, миновала чаям сия. А боли были потому, что плеврит. А потом где-то прохватило, может, в самолете, пока сюда везли, - кашель, а кашлять мне и до сих вор еще нельзя. И курить нельзя и неизвестно, когда будет "льзя". А очень хочется.

- Еще бы! - Она погладила его по голове, как маленького.

- Слушаю тебя про тетю Аню, - сказал Лопатин, возвращаясь мыслью к старшей сестре. - Не верю, что надо было ее готовить к тому, что я ранен. Не в ее натуре такие нежности.