Мы наш, мы лучший мир построим

   Вот и сейчас, находясь в великом смятении духа, Николай поднялся на второй этаж, где и проживала его семья. Он еще ничего не знал о том, что произошло в Петрограде, и потому недоумевал, отчего так резко изменилось настроение Временного правительства. Дело в том, что новости о событиях в Петрограде пока еще не дошли до такого медвежьего угла, как Тобольск. И не дойдут еще долго. В ТОТ РАЗ об Октябрьском восстании тут узнали лишь через десять дней. А пока в Тобольске никто не ведал ни о сражении в Рижском заливе, ни о разгроме немецкого десантного корпуса на Эзеле, ни об отставке Керенского, ни о передаче власти правительству Сталина. Тишина и покой. Так бывший царь вместе с семьей почти два месяца и наслаждались этим покоем, отдыхая душой.

   Но вот, всему приходит конец. В Петрограде вдруг вспомнили, что у них в запасе имеется целое царское семейство, можно сказать настоящие живые трупы, над которыми легко устроить судилище, а потом повесить на потеху толпе. Николай хорошо помнил судьбу своих царственных коллег по несчастью. В Англии королю Карлу I Стюарту мясники Кромвеля отрубили топором голову, во Франции короля Людовика XVI и королеву Марию-Антуанетту отправили на гильотину. Размах жестокостей идет по нарастающей, и теперь, вполне возможно, Керенский и Ко вознамерились убить всю его семью.

   Николай помнил, как еще до его ссылки в Тобольск бесновалась так называемая "прогрессивная общественность", с пеной у рта вопившая - "распни его, распни". Всеобщая ненависть постоянно преследовала семью бывшего царя. И нельзя сказать, что ненавидящие были чем-то лучше. Нет, совсем не так. Так же как и он, новые правители России оказались бессильны что-либо исправить, или что-то сделать лучше.

   Поднимаясь по лестнице, на полпути Николай столкнулся со спускающейся вниз Александрой Федоровной. Лицо императрицы было бледным, как смерть.

   - Она все слышала, - догадался Николай, - эта пьяная скотина орала так, что было слышно и в спальнях наверху.

   С запоздалым сожалением царь подумал, что нужно было повесить его еще лет двадцать назад, всего-то и делов. Александра Федоровна, не говоря ни слова, бросилась на шею мужу.

   - Нас повезут в Петроград, - тихо сказал Николай на ухо супруге, - комиссар сказал, что Керенскому хочется устроить судилище. Наверное, его дела совсем плохи и он желает отвлечь внимание толпы от своей драгоценной персоны. Завтра св Тобольск с последним рейсом придет пароход. На нем мы и отправимся в Тюмень, а уже оттуда по железной дороге в Петроград. Крепись, душа моя. Христос терпел и нам велел.

   - Пойдем, - так же тихо ответила Аликс, - помолимся за наших детей. Пусть хоть их минует чаша сия.

   И царская чета направилась в спальню, чтобы может быть в последний раз в жизни спокойно помолиться перед иконами. Немного позже к родителям присоединились дочери Ольга, Мария, Анастасия и Татьяна, и сын Алексей. Чуть позже, еще раз явившийся к Романовым Панкратов заявил, что он де сам возглавит переезд, а поскольку средства на него выделены ограниченные, то кроме бывших царя и царицы, а также их детей в Петроград поедут только ближайшие слуги: лейб-медик Боткин, лейб-повар Харитонов, камердинер Трупп, горничная Демидова... и двадцать наиболее революционно настроенных солдат для охраны. Говоря эти слова, старый революционер, народоволец и правый эсер думал о германском пистолете маузер, лежащем у него в чемодане. Если что-то пойдет не так, и по дороге царя вместе с его выводком попытаются освободить, то пока солдаты будут отстреливаться, двадцати патронов в его магазине вполне хватит на то, чтобы лишить смысла любую подобную затею.

   15 (02) октября 1917 года, Утро. Петроград, Таврический дворец,

   Председатель Совнаркома Сталин, Тамбовцев и старший лейтенант Бесоев.

   Сталин поднял от бумаг покрасневшие от усталости и недосыпа глаза, и посмотрел на Александра Васильевича Тамбовцева, который тоже сейчас находился не в самой лучшей форме. Тяжкое это дело - тащить из болота огромную страну, куда ее загнали предыдущие правители. Это что-то вроде аттракциона с участием барона Мюнхгаузена, который вытаскивал сам себя за косу из непролазной топи. И это при том, что в государственном аппарате, как крысы в амбаре, продолжали активно разрушать все, до чего они могли дотянуться, чиновники и прекраснодушные болтуны, кои считали что именно они "мозг нации". "А на самом деле они говно" - вот тут Ильич был абсолютно прав. А еще лучше сказал об этой "образованщине" великий русский писатель Антон Павлович Чехов: "Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр". Недаром Сталин так любил Чехова.