Мы — из Солнечной системы

Бездонно-тёмные, бархатно-мягкие, влажно-блестящие…

Счастливые!

Ким, отбывающий, затаив дыхание, смотрел в это сияние, не для него зажжённое. Запоминал. Потом кашлянул осторожно. Девушка вздрогнула, заметив третьего лишнего. Глаза её стали раздраженно-выжидательными. Ким ушёл смутившись. Хотел сказать: «Простите, девушка. Я только хотел унести ваш взгляд».

Завтра, через сто четырнадцать лет, те незнакомые спросят его нетерпеливо:

— Ну и что у вас в Солнечной системе?

Он покажет им снимки (если у них есть глаза), объяснит словами, жестами; знаками (есть же у них какие-нибудь сигналы!). А если вселенцы уже изобрели пси-трансляторы, читающие мысли, конечно, они попросят:

— Разрешите посмотреть ваш мозг?

Увидят впечатления последнего дня: травы, стены, глаза… и всех предыдущих дней Кима, всей его жизни, с первых лет.

А что у Кима в мозгу, что он помнит, что покажет?

Мы, хозяева Солнечной системы, существа сухопутные, уроженцы твёрдой планеты, живём на границе твёрдой и газообразной оболочек. Но даже наша родная планета на две трети залита водой, наши поселения окружает жидкая синяя пустыня, и ещё две трети суши отнимают у нас жёлтые сухие пустыни, зелёные — влажноболотистые, белые — слишком холодные, серо-коричневые — слишком крутые. Последние века — всю сознательную эпоху мы заняты были борьбой с этими пустынями, старались их потеснить. Эта работа была в самом разгаре, когда появился джинн из бутылки.

Часть первая Джинн из бутылки

Глава 1. Наследники принимают наследство

Где-то на самом дне памяти воспоминание детства, едва ли не первое.

Держась за тёплую руку мамы, он входит в незнакомый дом.

На стенах интересные картинки, на ступеньках лестницы картинки, на дверцах низеньких шкафчиков картинки, а наверху, в большой жёлто-оранжевой комнате, стрекоча, жужжа, квакая и попискивая, скачут механические зверьки.

— Можно я поиграю, ма?

— Это всё для детей,— говорит мама.— Для тебя тоже.

Комната радостная, жёлто-оранжевая, вся пронизанная солнцем. Одна стена совсем прозрачная, даже упасть страшно, и за ней большая река. Вздымая радужную пену, скользят настоящие суда, а в затончиках, поросших белыми лилиями, взявшись за руки, танцуют взрослые девочки.

— Мама, можно там гулять, где кораблики?

И вдруг выясняется, что мама уходит совсем… навсегда. Ким плачет навзрыд, уткнувшись лицом в шелковистый комбинезон.

И мама кривит рот, кусает губы.

— Долгие проводы — лишние слёзы,— говорит чужая тётя.

— Он у меня такой впечатлительный, такой чувствительный,— всхлипывает мама,— Он совсем не похож на других детей. Я не успела закалить его характер. Может, отложим на год, как вы посоветуете? (Интересно, что память сохранила все слова, даже непонятые.)

Чужая тётя смотрит сурово:

— Пусть идёт в коллектив, пусть будет как все, а потом уж проявляет характер.

Характер у Кима проявился ещё в младшей школе…

Мягкий.

Он оказался послушным ребенком, малоподвижным, но отнюдь не болезненным, крупным, щекастым, большим любителем покушать. Товарищей никогда не обижал, но и не жаловался на обиды. В играх был уступчив, бегать и шуметь не любил, предпочитал возиться с маленькими. Анна Инныльгин, директор, забеспокоилась: не трус ли растёт? Внимательно присматривалась, испытывала смелость питомца, потом записала в Дневнике воспитателей (выпускникам перед прощанием со школой давали читать эти записи):