Мы играли вам на свирели... или Апокриф его сиятельства

Нелегко начать логическую цепочку, доказывающую тождество Буратино с главным евангельским персонажем... Вроде основные параллели лежат на поверхности, и не заметить их невозможно, – не замечают! Аберрация, проще выражаясь, ложный взгляд, – начинают читать «Золотой ключик» в нежном детском возрасте, самом восприимчивом, – и на всю жизнь закладывается убеждение: странная притча Толстого – всего лишь детская сказка... К тому же многим поколениям юных читателей «Ключика» проще было раздобыть «Забавную библию» Таксиля, чем Библию настоящую, – не зная первоисточника, как понять аллюзии и заимствования?

Однако с чего-то начинать все-таки надо – начнем с начала. С самого начала повести-сказки Толстого: «Давным-давно в городке на берегу Средиземного моря жил старый столяр Джузеппе...»

Джузеппе – итальянизированная форма имени Иосиф. Но почему столяр? Почему не плотник, как евангельский Иосиф, муж Марии?

Вариантов ответа два. Первый прост: чтобы не начинать как бы детскую сказку с чересчур навязчивых аллюзий: Джузеппе-Иосиф, из Средиземноморья, да еще и плотник, – перебор для 1936 года.

Второй вариант ответа сложнее: возможно, все дело в погрешностях перевода. Не будем углубляться в тонкости арамейского языка, чтобы доказать, что плотник и столяр могли в первом веке нашей эры в Галилее называться одним словом. Но вот любопытный момент: в православном иконописном каноне строго предписано, как можно изображать те или иные евангельские сюжеты (Богородицу с младенцем-Иисусом, например, лишь в трех определенных позах, и никак иначе). Так вот, в православном каноне сюжет «Иисус и Иосиф-плотник» изображается следующим образом: мужчина с нимбом слева, подросток с нимбом справа, а у их ног разложены инструменты: тесло, стамески и долота, несколько буравов, рубанки двух или трех видов... Пардон, но инструменты-то столярные! Пилы и топора – главных орудий плотника – нет и в помине!

Но вернемся к сказке Толстого. Джузеппе-Иосиф начинает обрабатывать сосновый чурбак в рассуждении сделать ножку для стола (обрабатывать, заметим в скобках, топором – инструментом плотницким, не столярным), – и слышит Голос.

Принадлежит ли голос Буратино, существующему пока ин потенцио – в виде полена? Если рассматривать первый слой сказки, предназначенный для детей, – да, с Джузеппе-Иосифом говорит именно будущий Буратино. Но пару глав спустя выявляется странное противоречие: когда папа Карло уже по-настоящему вырезает из полена деревянную куклу – она, кукла, молчит до тех пор, пока у нее не вырезан рот!

У чурбака под топором Джузеппе рта ни в каком виде не было – будущей кукле говорить нечем – так чей же голос услышал столяр-плотник Джузеппе-Иосиф?

Надо полагать, тот же самый, что предупредил Деву Марию, кем она беременна. И Иосифа предупредил тоже – дабы не страдал от беспочвенной ревности.

Затем от отчима-Иосифа будущий Буратино попадает к тому, кого на протяжении всей сказки называет отцом, папой... К старому шарманщику Карло. И вновь налицо противоречие: Джузеппе столяр, специалист по работе с деревом, – не логичнее ли ему самому вырезать деревянную куклу и подарить своему другу? Ведь Карло занимался всю жизнь тем, что пел песни, вращая ручку шарманки, – откуда у него столярные навыки?

Но если рассматривать сказку не просто как сказку, а как апокриф, нестыковка исчезает сама собой: Джузеппе-Иосиф лишь отчим, а настоящий отец у Буратино не так прост – ему сына что из глины вылепить, что из дерева вырезать проблем не составит.

Кто же в таком случае исполняет роль Богородицы, Девы Марии? Ни одного подходящего женского персонажа в первых главах «Золотого ключика» нет – Карло и Джузеппе не то вдовцы, не то убежденные холостяки...

Ответ возможен лишь один: сосна. Итальянская сосна – в дальнейшем Толстой покажет, что сосны в Италии ох какие не простые, весьма отличаются от одноименных российских деревьев... И Буратино на протяжении всей сказки сохраняет свою дуалистичную, двойственную деревянно-человеческую природу: как человек, он страдает от холода и голода, но в то же время не тонет в воде и способен послужить топливом для очага. Аналогия с двойственной, бого-человеческой природой Иисуса очевидна...

Кощунство, говорите? Не мог Толстой вкладывать такой смысл в свою сказку, изображая Богородицу в виде сосны?

Мог. Доказательства последуют ниже, а покамест замечу одно: кто скажет, что Буратино был зачат порочно, пусть первым кинет в меня сосновое полено.

Можно березовое. Или ольховое.

Глава 2. О личности автора

Но прежде чем мы продолжим дальнейший разбор «Золотого ключика», – перейдем, как говорится, на личности.

Необходимо ответить на вопрос, относящийся к области этики. Способен ли был Алексей Николаевич Толстой на этакое литературное хулиганство: переложить Новый Завет в шутовской, балаганной интерпретации, отдав роль Иисуса деревянной проказливой кукле с длинным носом?