Мы идем по Африке

Править трактором было неудобно. Володя не отнимал рук от рычагов. Мысленно он сказал в спину феллаха: «Ходи, ходи, старик. Напашу тебе до отвала. Никогда у тебя еще не было столько земли. Сей, пожалуйста!» И, точно отгадав его щедрость, старик оглянулся, качнул полами, покрывала, большими, как слоновьи уши, и перескочил через трещину. «Господи! — подумал Володя, — Да ведь и плуга железного они не имели, сохой деревянной ковыряли землю. Много наковыряешь сохой? Здесь перед плугом установлен рыхлитель — и то каменистая почва с трудом разваливается. А они — сохой…»

И Володя с еще большим сожалением посмотрел на узкую спину и подумал, что это идет сама древность, сами столетия. И когда все то, что жило на этой древней земле, что оседало бурой пылью на закаменевшие пласты, что бесследно проходило здесь и пропадало, как исчезают тени в полдень африканского лета, — когда все это предстало перед Володей в облике старого феллаха и опять обернулось, качнув хаиком, и взглянуло с надеждой в остывших глазах, Володя еще крепче обхватил рычаги, отдавая им всю силу. И трактор натужился, пополз круче, круче.

Володя поправил сомбреро — шикарное сомбреро, настоящий зонт! — и услышал гортанный предостерегающий голос феллаха, и тут же увидел, куда указывал тот, да и сам в тот же миг заметил на пути камень, повел трактор в сторону, а Омар, напряженно вскочив в кабине, крикнул гортанное предостережение Мурзуку, чтоб Мурзук успел поднять лемеха над землей.

— Волода, Волода! — крикнул Омар, напоминая, что пора развернуть трактор, да ведь и без этого все ясно, потому что круче уже не полезешь, потому здесь уже начинались отроги холмов, зарастающие выше маслинами и эвкалиптами. Володя развернулся и поехал навстречу шершаво-жаркому ветру, веющему нестерпимым зноем.

И тут он в беспокойстве остановил трактор, потому что Мурзук всегда забывал на поворотах перекручивать руль лемехов и вельветовая ткань пахоты выглядела сшитой из разных кусков. Он подбежал к прицепщику — «Опять забыл!» — поправил руль и, едва сдерживаясь, враждебно глянул в темное и тоже потное лицо Мурзука, хотел выбраниться запекшимися губами. Вернувшись на трактор и снова двинув его навстречу пламенному дыханию пустыни, Володя подосадовал: как может Мурзук забывать свое простое дело! И странно: отчего ни разу Мурзук не взглянул открыто на него, Володю? Отчего даже Омар сторонится его, и покрикивает недружелюбно, и суровит лицо, оборачиваясь и посматривая отсюда, из раскаленной кабины? «Спокойно, — сказал еще раз Володя. Ведь может быть и так, что этот парень ожесточен войной, не верит никаким пришельцам, ненавидит каждого, кто ступает на его землю, — но разве мы ступили сюда не затем, чтоб строить и пахать?» И все же ничто не оправдывало его озлобленности, особенно сейчас, когда Володя потел на этом поле и вспоминал недавнюю ночную дорогу в горах, черное лицо карабинера и то, как толкнул его карабинер дулом оружия.

А Сахара еще сильнее дохнула зноем, трактор, сползая под уклон, как будто окунулся в бесцветный пожар; и было ли когда-нибудь другое, равнинное поле, другая пахота, когда Володя по весне помогал трактористам и возвращался с поля берегом Днепра, сдирал прокопченную рубаху и умывался, была ли в весеннем воздухе осязаемая, клейкая свежесть, — кто знает… Здесь каждая минута длилась как день, а за день можно было прожить сто лет — ведь африканские дни изнуряющи своей сухой жарой, так что Володя мог представлять каждую минуту беспощадным знойным годом, думать о беспредельности жарких веков.

Его уже не гнало бежать куда-то в тень, он водил и водил трактор, а Сахара была рядом, случайное прикосновение к металлу кабины обжигало, и Володя упорно сворачивал в сторону от камней, спрыгивал вниз, проверял на поворотах лемеха, поправлял, не глядя на Мурзука, и снова вел трактор.

Но вот феллах покачнул слоновьими ушами хаика, воздевая руки и удивляясь обилию вспаханной земли, и еще раз качнул хаиком. И когда Володя вылез из кабины то в удивлении заметил, что по лицу феллаха скатываются, не оставляя следов, скудные слезы.

— Что это с вами? Ну, подумаешь, подумаешь… — смущенно проговорил Володя. Видеть слезы ему было неловко, и он, отцепив лемех и рыхлитель, снова забрался в кабину, жаля руки о металл, и погнал трактор к лагерю.