Мы идем на Кваркуш

Передо мной стоял плотный, голубоглазый мужчина лет сорока, пятидесяти, с открытым скуластым лицом и почти белыми кустистыми бровями. Шапка с обрезанными наушниками, выгоревший брезентовый плащ, туго опоясанный патронташем, закатанные охотничьи сапоги — все на нем сидело ладно, убористо.

«Какие же это манси?» — усомнился я, глядя на красивого в своем наряде пастуха, с приветливым русским лицом и чистой русской речью.

— А это Санчик, мой помощник, — так же негромко сказал Ануфриев. Санчик привязал к изгороди оленей, угнал от Шарика собак, зачем-то тщательно вытер о полу плаща руки. И лишь после этого поздоровался. Санчик был смугл, с удлиненным разрезом маленьких карих глаз. Спутанные его русые волосы выбивались из-под мокрой, сдвинутой на затылок фуражки. В одежде его все было учтено: свободно накинутый плащ — для удобства ехать верхом, рукава вывернуты, чтобы не болтались.

— Худой ваша шобака, — откровенно сказал Санчик и сплюнул. — Как можно твоих братьев боятьша? В парме ш такой пропадешь.

Ануфриев и Санчик добросовестно обили и выскоблили о бревешко ноги, повесили в сенях плащи и тут же оставили ружья. Тихо (даже не скрипнула дверь) вошли в избу. Дружно посапывали ребята, разместившись кто на печи, кто на кроватях. В комнате настоялся запах разморенных теплом пихтовых веток. В углу на нарах соперничали в храпе Борковский и Патокин. Борковский спал смертельно, как могут спать люди, неделю не смыкавшие глаз.

— Что-то больно много вас тут, — удивился Ануфриев, окидывая взглядом спящих. — Ребятни-то откуда понабрали?

В это время Абросимович заворочался и вдруг вскочил. Бессмысленно вытаращил заспанные глаза на Ануфриева, понял, кто перед ним, и раскатился в восторгах.

— Яков Матвеевич, ты ли?! Здравствуй, дружище! Как ты скор на помине.

Они долго не расцепляли рук, сияли оба, как дети. Санчик переминался с ноги на ногу у порога.

Проснулся от шума Саша, а потом открыл глаза и Борис.

Яков Матвеевич повесил на гвоздь рысью безрукавку, пригладил ладонями редкие светлые волосы и грузно сел у стола. Санчик присел на табуретку возле печи, ноги поставил повыше, на перекладинку, руки вытянул на коленях. Руки жилистые, и не поймешь — то ли они смуглые, то ли давно не мытые. На Санчике старый, вытертый по обшлагам китель, с дырками на том месте, где привинчивают награды, и с бурыми пятнами давнишней крови на левом плече и на коротких рукавах.

— Ну как дошли-доехали? — начал Ануфриев, поигрывая веселыми глазами.

— Дойти-то дошли, телят всех пригнали, а вот как обратно пойдем — не знаем, — сказал Абросимович. — Неважно у нас, старина, с харчами. Сухари подмочили.

Борковский велел Саше растоплять еще не остывшую с вечера печь, а пока выложил перед гостями сухари и банку тушенки.

— Где нынче остановились?

— На Язьвинских, за Кваркушем.

— Много оленей пригнали?

— Триста голов. А нас трое. Макар третий. Помнишь? Бородач такой. Вот он еще. Нынче по сотне на человека пасем.

Яков Матвеевич шепнул что-то Санчику, тот поднялся, развязал котомку и положил на стол четырех бело-коричневых птиц.

— Куропаны. Э-эн, как токуют! Ребятам на супишко. Не думали, что вы уже здесь, больше бы настреляли. Поехали-то ненароком, олени отбились, поискать, да вот завернули.

— А я ведь собирался к вам, мяса просить, — сказал Серафим, ловко распечатывая ножом банку, зажатую меж колен. — Говорю, во сне с тобой торговался...

— Хы! — усмехнулся Ануфриев. — Зачем торговаться? В урмане зверья полно, стреляй знай, да ешь.

— Так оно, да видишь, пока не у шубы рукав. Пришли только.

— А что больно рано пришли?

— Снег стаял, чего ждать? Это вам оленей хоть зимой, хоть летом паси, а с телятами другое дело. Раньше угонишь — больше нагуляют.

— Верно, — кивнул Ануфриев.

Саша вытащил из печи ведро с горячим чаем, насыпал на стол кучку сахара. Борковский налил чай в кружки. Яков Матвеевич шумно прихлебывал чай, обхватив кружку ладонями, экономно, помаленьку откусывал сахар. Зубы его не отличишь от сахара, такие же белые, ровные. Санчик так и не подошел к столу, сидел у печи, прислонившись спиной к теплым кирпичам, неторопливо потягивал чай, слушал.

— Худо, говоришь, с харчами? — переспросил Яков Матвеевич. — Добывать надо мяса. Лося на примете близко нет — лицензия на него у меня в кармане, зато медведь есть. Можно добыть. Его все равно убирать надо, недалеко от нашего становища живет. Медведица, при ней медвежата. Подрастут медвежата, она придет за оленями.

— Да как придет, уже приходил, это она оленей отбила, — неожиданно и азартно вмешался в разговор Санчик. — Ануфриев хоть и штарый, а шибко недогадливый....

Яков Матвеевич кашлянул в кружку.

— Верно, Санчик. До седых волос дожил Ануфриев, а ума не накопил... Давай, ты и стреляй, пособи ребятам.

— Ладна, — согласился Санчик.

На этом и порешили. Ануфриев останется искать потерянных оленей, Санчик поедет стрелять медведицу. Но кто-то должен ехать с ним. Серафим Амвросиевич изучающе, будто первый раз видел, посмотрел сначала на меня, потом медленно перевел взгляд на Патокина. И сказал твердо: