Мы глупы и бедны

Не следует ли видеть в этом указание, что вина не столько в индивидуальных свойствах лиц входящих в правительственный состав, сколько в самих порядках, вообще в чем-то ином, более общем, к чему причастны не они одни, но и все более или менее – умственный уровень самого русского общества или по крайней мере его значительной, выдающейся части, его «интеллигенции» в тесном современном значении этого слова? Не мы, конечно, призваны защищать правительство, да оно в нашей защите вовсе и не нуждается; но мы, впрочем, и не думаем его защищать. Мы только утверждаем, что если правительство виновато, то в равной мере с ним виновато и общество; что правительство, кроме редких случаев и эпох, есть только облеченное властью отражение общественного ума, то есть его господствующего склада и типа, в приложении к делу, к государственной жизни. Да кто же воспитывает, кто поставляет контингент действующих в правительственной среде лиц? Не само ли русское общество? Не прошли ли они все, установленным порядком, чрез общие для всех степени школьного образования и лестницы рангов?.. Признаться сказать, когда нам встречается свежеиспеченный вольнодумец XII, X, даже IX класса, рьяно осуждающий администрацию, видящий в ней одной источник всяческих бед, – так и рвется навстречу ему вопль из груди: «Не горячись, воздержи свое негодование, юный чин! Пройдет служебного чередою год за годом, будет проходить тебе чин за чином, попадешь и сам туда, станешь и сам начальство, „администрация“ – и наглупишь, наглупишь!..».

Да, это не шутка, не ирония, а именно вопль, искренний, скорбный!.. Но не такой ли же вопль сомнения и недоверия начинает у нас слышаться и по поводу наших городских дум, уездных и губернских земств, – этой не казенной, а общественной администрации? Давно ли введение у нас так называемых «представительных учреждений» почиталось чуть ли не победою общественного мнения над бюрократическим общественным строем, а теперь к ним же со всех сторон несутся упреки в бюрократизме, формализме, бездействии или малоуспешности действий, и пресловутое «представительство обращается чуть ли не в театральное, более или менее неудачное представление»! Можно, пожалуй, с некоторою долей справедливости, допустить, что деятельность нашего самоуправления парализуется отчасти несочувственным к нему отношением административных властей, но ведь не более как отчасти. Простору все-таки слишком довольно для проявлений практического, здравого русского толка, – а между тем никакою новою, плодотворною, меткою и дельною мыслью не ознаменовали себя ни наши думы, ни земства, и те немногие искры творческого духа, которые было вспыхнули там и сям, тухли мгновенно сами собою, не столько от правительственного гасительного снаряда, сколько от холодной росы общественного неразумия и равнодушия. Мысль же не творческая, не русская, не практическая, а абстрактная, вздорная, но зато «культурная», умела же и умеет ведь пробиваться или по крайней мере заявлять себя сквозь всякий правительственный гнет, сквозь чащу общественных предрассудков и иных препятствий! Не можем удержаться, чтоб из сотни образчиков не указать, курьеза ради, на самый новейший, на днях поведанный и горячо приветствованный, во имя «прогресса», газетою «Новости»: Купянское земство становится отныне наравне и рядом с самими Джон Стюарт Миллем и Брайтом! Хотя, по всей вероятности, в Купянском уезде, как и повсюду, пути сообщения никуда не годны, врачебная часть из рук вон плоха, школ недостаточно, недоимок вдоволь, но «чем богаты, тем и рады», а Купянское земство, по всему видно, богато – «культурой».