Мы еще встретимся, полковник Кребс!

Дзиапмш-ипа осматривался. Большой, немного удлиненной формы кабинет казался необжитым. Широкие темные портьеры висели на открытых окнах, ветер шевелил тяжелую ткань, и она временами вздыхала и пузырилась, как живая. Настольная лампа освещала стол и сидевшего за ним Чиверадзе, оставляя в полутьме остальную часть комнаты. Взглянув на стол, арестованный увидел толстую черную картонную папку с надписью и лежащий рядом, ближе к краю стола, пистолет. Видимо, что-то изменилось в его лице, потому что Чиверадзе перехватил этот взгляд и чуть заметно усмехнулся.

«Может быть, не раз приходила ему мысль разрешить свои сомнения с помощью этой игрушки», – подумал Иван Александрович.

Пистолет был разряжен и умышленно забыт на столе. Продолжая рассматривать и изучать Дзиапш-ипа, Иван Александрович вспомнил случай, когда вот такой же пистолет без патронов помог разоблачить долго упиравшегося врага. Произошло это несколько лет назад. Во время допроса, проверяя арестованного, Чиверадзе наклонился к нижнему ящику стола. Когда он поднял голову, пистолета на столе не было.

– Положите обратно! – приказал Иван Александрович, не сводя глаз с арестованного. Тот вскочил, направляя оружие на Чиверадзе. Его рука дрожала, и черная впадина ствола прыгала перед лицом Ивана Александровича.

– Не шевелитесь! Руки на стол! Не двигайтесь, или я вас убью! – вполголоса сказал арестованный.

И хотя Чиверадзе знал, что пистолет разряжен и патроны лежат в столе, неприятный холодок мгновенно прошел по его телу.

– Чего хотите от меня?

– Сейчас же встаньте, идите вперед, я пойду за вами. Выведите меня на улицу!

Чиверадзе ногою нажал кнопку звонка, подымая тревогу. В комнату вбежали сотрудники. Арестованный несколько раз подряд нажал гашетку, но пистолет только сухо щелкал. Он бросил на пол бесполезное оружие и, закрыв лицо руками, упал в кресло. После этого что-то в нем надломилось. Не прошло и часа, как он сознался и стал давать показания.

Пора было начинать разговор с Дзиапш-ипа.

– Расскажи о себе, все, что помнишь с детства, – откинулся в кресло Чиверадзе. – И кури. Вижу, что хочешь.

– Я родился в тысяча восемьсот восемьдесят первом году в Эшерах, – начал Дзиапш-ипа. – Жил с отцом и матерью. В тысяча восемьсот девяносто первом году меня увезли в Тифлис учиться. Домой приезжал только летом, на каникулы. И так десять лет. В последних классах гимназии вошел в социал-демократический кружок.

– "Месаме-даси"? – спросил Чиверадзе.

– Меньшевиков, – подтвердил Дзиапш-ипа. – Здесь все было туманным и заманчивым. Красивые фразы и мало действия. И мало риска. Мы знали о кружках Кецховели, Цулукидзе, Сталина, а позже Виктора Курнатовского. Но нас, интеллигентов, пугала прямота, резкость и непримиримость этих агитаторов. Они обращались через нашу голову к рабочим. Наши вожди, а вместе с ними и мы, бездумно повторявшие их «истины», считали, что призваны руководить национально-революционной борьбой и представительствовать от лица масс, оставляя им более мелкое – экономические претензии.

Дзиапш-ипа говорил медленно, обдумывая и вспоминая то, что было много лет назад.

– Были ли среди ваших вожаков люди, с которыми тебе пришлось столкнуться после революции семнадцатого года? – перебил его Чиверадзе.

– Непосредственно нет. Но много раз моими поступками руководили люди, приходившие от их имени.

– И ты верил им?

– О да! Сомнения пришли, к несчастью, значительно позднее.

– А разочарования?

Дзиапш-ипа глубоко вздохнул и развел руками.

– Тогда, когда я уже был опутан, как перепелка в силке. Что толку?

– Тебе угрожали разоблачением? – снова спросил Чиверадзе.

– Да, но это было совсем недавно. – Дзиапш-ипа помолчал. – Позвольте мне говорить по порядку. С тысяча девятьсот второго года и до начала войны четырнадцатого года я жил дома, изредка выезжая в Тифлис.

– Все эти годы ты поддерживал связь со своей партией?

– Да.

– В чем она выражалась?

Дзиапш-ипа взял папиросу, зажег ее и несколько раз затянулся.