Мы еще встретимся, полковник Кребс!

52

За военным городком шоссе идет вправо и, уткнувшись в каменную стену, отгораживающую море, резко сворачивает влево. Сейчас же за поворотом, у дороги, начинается кладбище. Каменная стена обрывается и с шоссе видно море, залитый солнцем берег, слышен неумолчный прибой волн, крики купающихся. Жизнь! А здесь, за ветхим деревянным, местами обвалившимся забором, тихо. Холодок и полумрак от закрывающих небо кипарисов.

Ноябрь, но еще бушует лето, все в цвету. Разве только изредка в воздухе медленно проплывает желтеющий лист. Плавно раскачиваясь, он ложиться на еще зеленую траву и напоминает о близкой осени.

Невдалеке от входной калитки, почти над обрывом, в заросшей гуще орешника – могила. Ни таблички, ни надписи. У обложенного свежим дерном холма с уже увядшими цветами сидит человек. Он смотрит на холм, на дорожку, посыпанную красным дробленым кирпичом, на неподвижные ветви орешника. Он думает о чем-то своем, изредка по-хозяйски оправляет еще не сросшуюся дернину.

С дороги доносится шум проходящих машин, женский смех.

Из оврага тянет сыростью и тлением. Человек поднимает голову и видит через покачивающиеся пики вплотную стоящих кипарисов кусочек синего неба. Это очень высоко и далеко. Тишина. Кажется, так было всегда. Он думает о том, что где-то рядом борются, работают, смеются и плачут, любят и ненавидят.

Наконец, человек встает. Теперь видно, что он высок и, несмотря на седину, молод. Военная форма ладно сидит на его подтянутой фигуре. Он смотрит на могилу, точно хочет надолго запомнить дорогое ему место, надевает фуражку со светло-синим, цвета неба, верхом и малиновым околышем и решительно идет к выходу. И только сейчас вспоминает о своей спутнице. Возвращается назад. У могилы на скамейке – сжавшаяся фигурка. Он ласково кладет руку на плечо женщины. Она встает, и он видит ее заплаканное лицо.

– Что вами, Этери? Почему вы плачете? – говорит он, гладя ее голову, долго успокаивает и ласково, но настойчиво берет за руку и ведет к выходу.

– Что с вами, Этери, дорогая? – упорно допытывается он.

– Ничего, ничего, – отвечает она, продолжая всхлипывать. – Просто мне очень грустно. Ведь ваше горе давно стало моим. Вот вы уедете, и все кончится, все! – бормочет она, потом смотрит ему в глаза и медленно говорит: – Вы ничего, ничего не поняли, Федор… Федор Михайлович! Идите, идите, оставьте меня здесь!

В ее голосе Дробышев слышит такую решительность и враждебность, ее глаза так отчужденно смотрят на него, что он чувствует себя смущенным и в чем-то виноватым.

«Неужели это Этери, хохотушка Этери, еще так недавно сидевшая ночами у моей кровати, кормившая меня с ложечки», – думает он. Ему кажется, что она ждет от него каких-то решающих слов, ответа на незаданный вопрос. Но он ничего не может ей сказать. Поворачивается и быстро идет по аллее. Идет и знает, что потял еще одного близкого человека, которого, вероятно, уже не встретит.

У калитки он останавливается. По шоссе идет веселая стайка молодежи. Юноши и девушки смотрят на Дробышева, переводят взгляды на кладбище. Стираются улыбки и замирает смех. Они с сочувствием смотрят на человека с грустными, усталыми глазами и седыми висками. Он поднимает к фуражке левую руку, приветствует их. И улыбается.

Что ждет его впереди? Будет много горя и радостей, подъемов и ошибок, встреч и расставаний. Одни события обогатят, другие – разочаруют. Будут дни колебаний и сомнений. Будут войны, которые потребуют напряжения всех сил, физических и духовных. И будет каждодневный труд, оправдывающий человеческое существование на земле.

Но что бы ни случилось, он навсегда запомнит эти дни, эти годы возмужания и становления характера.

И где бы он ни был, на всем своем пути он будет чувствовать направляющую руку партии!

* * *

Сквозь листву проглядывало море. Синее и спокойное, оно уходило к чуть видимой линии горизонта, сливалось с темнеющим бездонным небом и пропадало. Вечерело. Даль становилась неясной, расплывчатой. В комнату вместе с сумерками вошла тишина.

– О чем задумался? – Чиверадзе подошел к стоящему у открытого окна Дробышеву.

– Обидно, Иван Александрович, – проговорил Федор, – сколько труда, сколько сил затрачено. Каких товарищей потеряли. Сандро. Забыть его не могу! А Кребс ушел. Выходит, все жертвы напрасны!

– Жаль товарищей, это верно, – грустно ответил Чиверадзе. – Только не прав ты, не напрасно все это. Нет, не напрасно! Сколько врагов выловили, забыл? А ликвидация Эмухвари? Окончилась охота за этими волками. Кончено дело «шакалов»! Ну, а Кребс, что ж. Кребс ушел, но мы еще встретимся с ним. Все равно встретимся. Ведь он «специалист», «знаток» России. Попыток своих не оставит, хозяева заставят его прийти. – Чиверадзе взглянул на море, на темнеющий купол неба: – Да, чуть не забыл! Москва сообщила: в Стамбул прибыла подводная лодка. Догадываешься, кто был на борту?

Федор утвердительно кивнул.

– Его сняли на носилках и перевезли прямо на квартиру британского морского атташе. Вызвали посольского врача, а потом и хирурга.

– Неужели ранен?