Мы еще потанцуем

— Мне страшно, Клара, я умираю от страха… Боюсь пройти тест. Целыми днями сижу дома, ни с кем не разговариваю. Мне так страшно, Клара, так страшно…

Боль скручивает ей живот, ее тело становится пустым, превращается в воздушную воронку, неистовый смерч. Руки ее шарят в пустоте, будто ищут, за что зацепиться.

— Клара, скажи что-нибудь. Дай мне смелости… Как раньше… Как тогда… Клара… Клара!

И тогда ее тело словно ломается пополам, склоняется над телом Рафы, обнимает его нежно и ласково. Она соскальзывает вниз, они падают, вытягиваются на шершавом ковре. Расслабляются, прижимаются друг к другу ногами, их руки сплетаются в долгом объятии, глубоком, как сон. Грозная волна накатывает на их тела, и они вместе ныряют под гребень волны, чтобы не утонуть. Слитые воедино. Снова вместе. Волна схлынула. Можно передохнуть, пока следующий вал не смял, не раздавил их. Мир и покой. Они баюкают, обнимают друг друга. Катаются по ковру. Налетают на низкий столик, катятся назад, налетают на диван.

— Я здесь, — шепчет она ему в волосы. — Я здесь, я всегда буду рядом.

Он стал ее ребенком, ее братом, ее любовью. Она может творить чудеса, она Богоматерь-исцелительница. «Я Дева-Мадонна, молитесь мне, улыбнусь и прощу вас в родной стороне». Она забывает, что, вполне возможно, сама… Потом вспоминает и вздрагивает. Новая волна нависает над ними, огромная, ужасающая. Он чувствует, как по ее пальцам пробежала дрожь, и сжимает ее еще сильнее, вдавливает в себя. Они прячут голову друг у друга на плече и пережидают волну. Лежат долго-долго. Валы бушуют, а они цепляются друг за друга. Долго-долго. Она чувствует слезы у себя на щеках, но это не ее слезы. Да и неважно чьи. А потом говорит себе, что, быть может, теперь он останется с ней навсегда. Что они связаны навеки. Что ничего хуже с ними случиться не может, а угроза смерти заставит его ее простить. Первородный грех, из-за которого они изгнаны из рая. Она сама виновата, что он ушел. Она давно это поняла, но так и не осмелилась сказать ему, опасалась разбередить его гнев. Этот гнев всегда стоял между ними. Гнев, который они боялись разбудить, который замалчивали. Они перестали разговаривать. Брали друг друга, бросали друг друга. И всегда между ними была ее вина. Она разделяла их, как чужой человек, не давала сблизиться. Теперь они смогут разговаривать, как раньше.

Теперь они равны.

И слезы очищения омывают ее. Она подставляет лицо своим слезам, его слезам. Неважно чьим. Он высвобождается и смотрит на нее. От его ярости не осталось и следа. Он тоже думает, что наконец опять обрел ее. Как раньше. Вернулся в родную гавань. Он смотрит на нее, смотрит в ее глаза, мокрые глаза, все в желто-зеленую крапинку, и у него кружится голова. Ему кажется, что он падает, падает в детство, и он зажмуривается, чтобы падение не кончалось, не кончалось никогда.

Позже, гораздо позже, когда Рафа уже спит рядом в ее широкой белой кровати, Клара вылезает из-под одеяла. Тихо-тихо отодвигает Рафу, снимает его руку со своего живота. Он крепко спит. Она целует его в голое плечо и прикрывает одеялом. Они занимались любовью, не сводя друг с друга глаз, словно в замедленной съемке. Почти не двигаясь, чтобы не спугнуть вечность. Только в самом конце, когда Рафа перекатился на бок с глубоким вздохом, протяжным вздохом умиротворения, примирения, радости, — Клара увидела презерватив. Наслаждение было таким острым, таким простым, таким очевидным, что оно накрыло их, как плащом, и она ничего не заметила.

По ее щекам вновь бегут слезы. Она вдруг чувствует себя старой, усталой, грязной. Ей страшно. Нестерпимый страх наваливается на нее. Она смотрит вниз, на живот, на лобок, и говорит себе, что болезнь, быть может, уже угнездилась там, уже готовится медленно уничтожить их обоих. Она вздрагивает. Проводит ладонью по волосам, опускает голову. Вновь смотрит на Рафу. Он спит, протянув к ней руки.

Она идет на кухню и достает из духовки цыпленка «кокоди». Он не сгорел. Сработал таймер. Она улыбается таймеру. Сует цыпленка в микроволновку. Ей хочется есть, хочется пить. Схватив бутылку вина, она наливает себе большой стакан. И пока разогревается цыпленок, пока на таймере микроволновки мигают минуты и секунды, она думает обо всех женщинах, какими успела побывать за то время, что знакома с Рафой, и ни одна ей не нравится. Ни одну она не уважает. Нет, одна все-таки есть: маленькая Клара, которая все хотела знать и не хотела лгать. Ее она любит и хотела бы вновь ею стать. Вернуть тот праведный гнев, те вопросы, которые она, как кинжалы, вонзала во взрослую ложь.