Мы дрались с «Тиграми»

На той же встрече начальник штаба нашего артполка майор Шлямин так объяснил задержки с моими награждениями… Якобы за форсирование Днестра меня единственного представили к ордену Ленина. Ну а когда к званию Героя стали представлять, меня обошли как представленного уже к высшей награде. Но, к сожалению, командующий мое представление облил щами и порекомендовал представить новые наградные документы с очередной партией. Так и «повисли» мои высшие награды. Сам же Шлямин в Руме получил сразу три ордена Отечественной войны 1 — й степени. Никаких заслуг, чтобы так мгновенно озолотить свою грудь, у него не было. Просто трижды написал сам на себя реляции, вот и засиял в орденах.

Тогда же за праздничным столом, когда, подвыпив, бывшие начальники были не в меру откровенными, я совсем случайно подслушал разговор о себе: «Живуч был, воевал дерзко и удачливо, пехота любила его, артиллерийским огнем управлял снайперски, за «языком» успешно ходил, но с политработниками не ладил, осведомителем быть отказался да заму командира артполка по строевой по морде съездил, когда тот хотел ударить его, вот и отдали его Звезду за Днестр политработнику».

Прискорбно и обидно было мне слушать такое, хотя была в этих словах и правда. Тогда, на фронте, я и не думал о наградах, даже не заметил, что меня за Днестр ничем не наградили. Но если бы знал, что выживу и что не боевые заслуги, а подхалимаж, терпимость к оскорблению человеческого достоинства решали, буду я Героем или нет, я бы все равно не стал пресмыкаться перед начальством, особенно перед своим замполитом — бездельником и трусом.

И конечно, не стерпел бы мордобоя заместителя командира полка по строевой части майора Мартиросова. Ранее я никогда с ним не общался: он в тылу всегда сидел. Кто-то из высшего начальства пристроил его на всю войну на эту никчемную на фронте должность, лишь бы не убило. Ходил слух, что этот худенький, низкорослый, лысый, уже в годах майор позволял себе бить по лицу высоких, статных красавцев — солдат из знаменного взвода. Чтобы не загудеть на передовую, никто из них не сопротивлялся, сносили его самоуправство. Мартиросов, чтобы казаться полнее и солиднее, даже летом надевал под гимнастерку два шерстяных свитера и умывался в фуражке, чтобы скрыть лысину и казаться выше ростом. Особенно в присутствии хозяйки хаты. Наверное, он не ведал ничего о моих боевых качествах, знал только, что я не пью, не курю и не ругаюсь матом. Вот и решил — больше ему делать было нечего — поднять на меня, по его мнению, безответного, свою ручонку. Пусть по полку пойдет слава: какой сильный и смелый Мартиросов — Михина избил.

Мы, в кровавых боях продвигаясь задень на десяток метров, три месяца бились, чтобы продвинуться на шесть километров — от Днестра до противотанкового рва. И, чтобы не терять днем людей на открытой местности, ночами прорыли перекрытый и замаскированный сверху подземный тоннель, по которому и повозки ездили, и люди в безопасности ходили, и связь была протянута. Вот однажды, подвыпив, на повозке с завтраком по тоннелю приехал к нам в противотанковый ров Мартиросов. Отдергивает закрывавшую вход плащ-палатку и просовывается ко мне в блиндажик, где я обитал вместе с телефонистом. Я ему по-доброму:

— Здравия желаю, товарищ майор.

А он:

— Почему честь не отдаешь?!

Ведь знает, что на передовой по команде «смирно» не становятся и чести не отдают, а требует. Да и невозможно в этой конурке в полный рост встать, тут и сидя-то потолка касаешься. Он разворачивается и бьет меня по лицу. У меня реакция быстрая — отбив его руку, я увернулся от удара. Но не стерпел, зло взяло: мы каждый метр кровью залили, чтобы приползти сюда под пулями, а он по подземке на повозке приехал бить нас! И я тут же ногой вышиб его из блиндажика. На этом считал инцидент исчерпанным. Но Мартиросов затаил на меня зло. Я же возмутился тогда и расстроился до глубины души: ну почему я, честно воюющий, ради благосклонности начальства должен сносить оскорбления, терпеть мордобой, унижение человеческого достоинства, потворствовать бездельникам и пьяницам?! Я изо всех сил, не щадя живота своего, воюю, пехота любит меня, комбаты бьются из-за меня, требуют, чтобы именно я их поддерживал. Ан нет! Этого, оказывается, недостаточно! Да и не это берется во внимание. Да что мне, думаю, детей крестить с начальством?! Чего ради я должен унижаться?! Не сегодня-завтра меня убьет, а я буду пресмыкаться перед ними!