Мы были юны, мы любили

Варька, на ходу повязывая волосы платком, вбежала в кухню и сразу же наткнулась взглядом на Данку. Она стояла у окна, чинно сложив руки на животе. Ее вымытые, расчесанные волосы были аккуратно убраны под платок. Но не под вчерашний, вдовий, а под новый – шелковый, голубой, блестящий на солнце. Заметив Варьку, она слегка улыбнулась краями губ, отошла в сторону – и Варька увидела Кузьму. Тот сидел за столом и пил вино из чайной кружки жадными большими глотками. Заметив Варьку, он смущенно заморгал и опустил кружку мимо стола. Данка едва успела подхватить ее, снова улыбнулась углом рта, поставила кружку на подоконник. Подошла к Кузьме и встала за его спиной.

Только тут Варька догадалась. Опустившись на табуретку, взялась за голову и тихо сказала:

– Права Макарьевна – рехнулись… И как умудрились только?!

Кузьма пожал плечами:

– Да так вот… умудрились.

– Ночью, в твоей горнице, – сварливо сообщила Макарьевна. – Я с петухами встала, слышу – шебуршатся, перепужалась – не воры ли? Взяла кочергу, пошла проверять. В двери тырк – а мне навстречь вот этот выскакивает. Глаза дурные, голова – чертом! Я чуть на пол не села! Что, говорю, вурдалак, ты здесь середь ночи делаешь?! Женюсь, говорит. И – обратно, только пятки сверкнули!

Варька в упор посмотрела на Данку. Та не отводила взгляда, спокойно улыбалась, играя углами платка.

– По-моему, всем выпить надо, – деловито проговорила Макарьевна. – Коль уж грех все едино совершился. Сейчас еще мадеры принесу.

Она величественно удалилась в сени, вскоре вернулась с початой бутылкой и стаканами и уже начала было разливать, когда с улицы донеслись отчаянные крики:

– Кто женился? Кузьма?! Врете, черти! Кто разрешил? Какого лешего?! На ком?! Почему без меня? Ну, покажите только мне его! Шкуру спущу с паршивца! Где этот муж скоропостижный?!

– Никак, Дмитрий Трофимыч пожаловали, – злорадно сказала Макарьевна.

– Ой, угоднички… – испуганно прошептал Кузьма, вскакивая с места. – Варька! Варвара Григорьевна! Ты это… уж не уходи покамест никуда, а?

– Не бойся, – сдержанно успокоила его Варька. – Сбегай за водкой лучше. Да через задний двор беги, не то как раз попадешься…

Кузьма выскочил за порог. Макарьевна от души расхохоталась. Варька забрала у нее бутылку с вином, поставила на стол. Тронув Данку за рукав, вполголоса спросила:

– Ну, зачем тебе это дите-то сдалось? Подождала бы хоть чуть-чуть…

– Чего ждать-то? – сквозь зубы возразила Данка, вырывая рукав. Прошла к столу, начала расставлять стаканы. И вовремя, потому что в сенях уже слышался грохот, топанье, крики Кузьмы и отчаянная ругань Митро, который все-таки перехватил «скоропостижного мужа» на заборе заднего двора.

* * *

Живодерка гудела три дня. Из дома в дом передавалась головокружительная новость о том, что Кузьма Лемехов женился на какой-то таборной красавице-вдове, да еще в тот же день, когда ее увидел. Теперь в дом старухи-майорши с утра до ночи заглядывали хоровые цыганки: то за луком, то за ситом, то за иголкой с нитками, то спросить, когда, по военным приметам, закончится дождь. Причем приходили по две-три, а за одной несчастной луковицей явился целый отряд сестер Митро, сразу же принявшихся беззастенчиво разглядывать Данку. Та держалась спокойно, с достоинством, говорила мало, смотрела прямо, не опуская ресниц – и Стешка, вернувшись с сестрами в Большой дом, тут же сделала вывод:

– Задается! Красотка соломенная, ни встать, ни повернуться не умеет, а туда же… И вот эта в хоре сядет?! Ну, ромалэ, нету правды на свете!

– И сядет, и вас, ворон, подвинет, – сердито пообещал Митро. – Слыхал я ее голосок. Скоро новая солистка объявится, не хуже Настьки. Сегодня Яков Васильич ее слушать будет, сам сказал.

– Не хуже Настьки… – скривилась Стешка. – Жди!

– Сама услышишь – язык прикусишь.

Вечером того же дня Кузьма и Данка вошли в Большой дом. Свой потрепанный наряд Данка сменила на одно из платьев Варьки: черное, строгое, со стоячим воротничком и узкими рукавами. В нем она казалась строже и старше своих лет и еще смуглее, чем была на самом деле. Волосы прикрывал все тот же голубой платок: Кузьма так и не сумел убедить молодую жену, что в хоре повязывать голову по-таборному необязательно. Темное Данкино лицо было спокойным, равнодушным, в больших глазах читалось нескрываемое безразличие к происходящему, хотя поклонилась она собравшимся цыганам вежливо. Зато Кузьма заметно волновался, теребил в пальцах ремень и то и дело поглядывал через головы цыган на лестницу, ожидая Якова Васильева. Митро, сидя поодаль на стуле, настраивал гитару и словно не замечал восхищенного шепотка, пробежавшего среди цыган.

– А ведь и верно, красавица, – негромко сказала Марья Васильевна, полуобернувшись к сыну. – Что ж ты, горе мое луковое… Мог бы и сам вперед Кузьмы успеть! Мальчишка сопливый – и тот обскакал! Не доживу я до внуков, право слово – не доживу…